Танит Ли: Ожидающая в башне [ЛП]

Она ждала в своей высокой башне.

Дни шли за днями, а она ждала.

Белая башня опускалась от ее ног к выцветшим дюнам и морю, отливавшему стальным блеском.

Весь ее мир был серым, белым, исполненным полутонов, мерцающим, бесформенным. Бесцветный, абстрактный мир. И она тоже была бела: ее воздушные одежды, ее ступни, ее узкие кисти — все было белым, подобно меловым холмам, убегавшим от моря. Но ее длинные-длинные волосы были алыми, алыми, как кровь, алыми, как выброс магмы из белого вулканического кристалла ее тела. Она не глядела на свои волосы, она неосознанно боялась их вида. Она заплетала их в косы.

Она ждала, не имея понятия, чего она ждет, кого и зачем.

Она не думала ни о своем прошлом, ни о своем будущем, ни о чем вообще. У нее не было памяти, или того, что ее заменяет, лишь выцветшая страница с поблекшими письменами. Она смотрела на чаек, ныряющих в воздушных струях, бросающих на ветер свои пронзительные крики. В должное время она выходила из башни и в должное время вновь возвращалась туда. Как фигурка в часах. У нее не было ни стремления, ни тоски, ни надежды. Он была, в смысле — существовала. Она была — и все.

Проходило время, но время ничего не значило. Вчерашним или завтрашним был день, когда она увидела его, важно ли это?

Он ехал по берегу, спускаясь с холмов, золотой человек, сидящий на золотом коне, убранном алой сбруей с золотыми колокольцами; его копыта вздымали песок. Вид пришельца ослепил ее. На нем были доспехи, не то слишком древние, не то слишком современные, чтобы она могла распознать их. Бахрома свешивалась с его плечей, спутаные волосы блестели как взволнованные струны золотой арфы.

Она взволнованно наклонилась с вершины белой башни. Не его ли я жду? Он выглядел муравьем, ползущим по песку, но уже вскоре въехал в подъездную арку башни. Эхо сопровождало его шаги, громыхавшие по ступеням. Она слышала, как он проходил комнату за комнатой, иногда останавливаясь. Она представляла себе, как он что-то разглядывает. Тем не менее, он приближался. Она повернулась к двери, в которую он должен был войти. Сердце ее колотилось. Не думая, она поднялась и распустила свои косы.

Он неподвижно стояла в дверях, глядя на нее. Он был суров, она хотела, чтобы он улыбнулся. Он взглянул ей в лицо.

— Где Голбрант? — спросил он.

Она прижала руку ко рту. Она покачала головой.

— Он проехал здесь тридцать дней назад, направляясь в Креннок-дол. У него была за спиной арфа, а бровь перекрещена шрамом.

Она снова покачала головой, ее сердце забилось еще сильнее, она взялась рукой за горло и ждала.

— Голбрант, — промолвил он; взгляд его светлых глаз был прям, — мой брат, названый, не кровный. Тот, которому Сестры сказали: “Остерегайся белой женщины, ожидающей смерти в высокой башне над морем.”

Он шагнул вперед, схватил ее за волосы и намотал их на руку так, что боль серебряным обручем охватила ее череп.

— Где Голбрант? — прошипел он, и встретил ее взгляд.

Так это случилось для нее. Его глаза были подобны летнему саду. Она хотела утонуть в глубине их янтарных теней и солнечных бликов, Она желала этих надежд, стремлений, тоски; она чувствовала, что они заполнят ее ее пустоту и тьму своими целями и своим светом. Она изголодалась, она жаждала отражения его жизни, как рыба на суше жаждет воды, как птичьи крылья на земле жаждут ветра. И ее взгляд ожил, ее глаза принялись пить, подобно зверям у пруда, и она охватила руками его шею, приникла к его тяжелому панцирю и крепко прижалась к нему. Он плюнул на нее и попытался стряхнуть с себя ее руки и ее взгляд, но безуспешно. От ее поцелуя его тело исполнилось смертной истомы — кроме чресл, которые устремились к ней. Женщина опрокинула его на себя. Он утонул в ее глазах и теле. Он плыл по течению ее плоти, его уносило прочь и он терялся в бесконечном туннеле наслаждения, которое давала она. Наслаждения, подобного которому не даст ни одна женщина от начала мира до конца его. Не было предела изобилию наслаждению, приготовленного для него. Она была сосудом, содержащим океаны, их первоисточником; он ринулся в бой за обладание ею и вскрикнул, достигнув желаемого.

Но вдруг его тело вновь ощутило себя. Против воли подступило охлаждение, освобождающее его от чего-то бледного, извивавшегося под ним. Он осознал, что должен был бы вскоре покинуть ее, оставив ей истекавшую из него жизнь.

И он откатился прочь, освободил тело от завораживающей силы и обернулся, прищурив глаза, как от губительного сжигающего света.