Array Журнал «Аконит» - Аконит, 2020 № 07-08 (цикл 2, оборот 3:4, февраль)

Я снял трубку и сказал — здравствуйте.

Имена консьержек я никак не мог запомнить, хотя они постоянно открывали мне дверь подъезда, когда я подходил к нему — они-то знали меня хорошо.

Да, — ответила консьержка.

Скажите, почтальон сегодня приходил? — задал я свой привычный вопрос.

Нет, по выходным они никогда не приходят.

Спасибо, — сказал я и положил трубку.

Вот так, почтальон не приходил, а письмо я получил, утром я нашёл его в своём почтовом ящике.

Я снова пошёл на кухню, овощи надо было постоянно помешивать, они всё время у меня пригорали.

Я вспомнил самое первое письмо, полученное мной.

Оно было, как и все последующие, без конверта.

Это было единственное письмо, написанное Белкой в хорошем настроении.

Начиналось оно идиллически — привет! всё думаю, буду ли я снова лежать на вашем стареньком прекрасном диване в гостиной, а радостный Некс будет лизать мне лицо?

Кончалось оно словами — со мной всё в порядке, ваша (дальше следовал рисунок белки).

Сейчас же мне казалось, что Белка начинает потихоньку сдвигаться, от безумного Фаренгейта, от сельдерея на завтрак, обед и ужин, и самое главное — от безысходности происходящего.

Я вспомнила новый анекдот — про то, что мы давно уже не люди, писала она в последнем письме.

Я сложил листы на книжную полку к таким же листам, мои руки пахли, и это был запах Белки.

У меня вдруг закружилась голова, я крепко взялся за книжную полку, чтобы не упасть, закрыл глаза, и тяжёлая темнота навалилась на меня.

Как одинокая радиостанция, я транслировал горечь и грусть в пустоту.

Наконец меня отпустило, и тяжесть в голове прошла, картошка сварилась, герань на подоконнике так и не зацвела, а за окном падал снег.

После обеда, я включил компьютер, в почте было одно письмо, от моей японской знакомой.

Я изучаю японский по вечерам, два раза в неделю, и познакомился с этой японкой (ее звали Мидори) на одном форуме.

Она, в свою очередь изучала русский по Достоевскому, и искала русского, который читал Федора Михайловича.

Мы с ней сошлись, она в этот момент пыталась читать «Неточку Незванову», и мне это в ней понравилось.

Я видел ее фотографический снимок — маленькая, худая, в очках, некрасивая.

По-японски я ещё не мог писать и пользовался интернет-переводчиком.

Русский ей тоже давался плохо, и ее письма часто напоминали криптограмму.

В Йокогаме весь день идёт дождь, писала она, я читаю ФМД и мне грустно, неужели человек действительно может создать такую красоту?

Насколько мелки и ничтожны все эти наши харукимураками, кобоабэ и прочие, по сравнению с «Неточкой Незвановой».

Ты всё ещё ешь эту свою ужасную картошку с тушёной говядиной?

Я долго смотрел в монитор, не зная, что написать, я давно хотел ей рассказать про письма Белки, и может быть именно она и смогла бы меня понять, но почему-то не мог.

Что я мог ей объяснить, что?

Что где-то в далёком будущем, в блокадном городе умирает девушка, и эта умирающая девушка — это всё, что у меня есть.

Наконец я собрался с силами и написал — привет, Мидори, у нас дело движется к весне, но снег всё ещё лежит…

Дальше дело пошло проще, в письмах мы часто иронизировали друг над другом, словно люди, прожившие долгое время вместе.

Она называла меня недалёким русским варваром, а я ее — провинциальной старой девой, любящей паззлы.

Ну как твои паззлы? — всегда спрашивал я.

Она с удовольствием играла в эту игру, и отвечала, что собрала деву Христину с младенцем из трёх тысяч деталей, и сейчас думает, приклеить ли ее на стену, или нет.

Переписку мы начали в середине декабря, она сначала никак не могла понять, что значит минус тридцать градусов Цельсия и тотальный снег за окном.

Мидори жила прямо на западном берегу Токийского залива, ее окна выходили на Тихий океан, и, благодаря океану, климат в Йокогаме был мягкий и тёплый, и даже в самом холодном месяце январе температура редко опускалась ниже десяти градусов по Цельсию.

До Токио было пятнадцать минут на скоростной электричке, и Мидори часто ездила туда по выходным гулять по столице.

Подруг у неё, как я понял, не было, и она была так же одинока, как и я.

В конце письма она как всегда писала непонятные ей русские выражения, и я стал терпеливо ей писать разъяснения, поминутно сверяясь с переводчиком.

Некоторые выражения я никак не мог объяснить, они просто не переводились на японский.

Наконец я отправил письмо и стал смотреть, каких продают собак.