Вионор Меретуков - Тринадцатая пуля

Я взял в руки газету и еще раз посмотрел на фотографию.

Неужели я все-таки не напрасно прожил жизнь? Неужели все это происходит со мной? Признание, успех… Все это было покрепче и убедительней утреннего, спасительного, стакана водки. Я закрыл глаза.

— Что же ты молчишь, Андрюшенька? — тоскующим голосом спросил Илья.

Я ответил не сразу:

— Я внутренне ощупываю себя.

— И какой ты там, внутри?

— Я чувствую себя беременной женщиной…

— О, Господи!..

— Да, беременной женщиной, в которой зарождается новая жизнь…

— Любите вы, господа поэты и художники, выражаться заковыристо! Никогда ничего в простоте не скажете! Сказал бы лучше — я вне себя от счастья. Или — я в шоке. И как нам, простым смертным, прикажете расшифровывать ваши мудреные высказывания? Ведь нам, простым смертным, подавай щи, кашу да квас, а у вас на уме все больше шампанское с икрой, да вздохи под луной. Женщиной, да еще беременной!.. Скажет же такое…

— Но у меня нет даже загранпаспорта…

— Зато у тебя есть я. Через пару дней я тебе сделаю такой документ, что с ним ты сможешь без труда слетать не только в Париж, но и на Луну.

Илья помог мне отобрать картины.

— Я и не подозревал, что у тебя такое множество полотен, — ахал он, — да тут у тебя целая Третьяковка! Сотни картин! Просто арсенал! Это должно выстрелить!!

Мы выбрали шесть работ, — на мой взгляд, довольно удачных, и Илья аккуратно упаковал их, вызвав по мобильнику водителя с коробками.

— Захватил, знаешь ли, — повинился он, указывая на тару, — на всякий случай. Отправим по парламентским каналам, — деловито добавил он. — А что там, под красной тряпкой на мольберте? Чувствую, ты там прячешь что-то выдающееся.

Я встал между Ильей и сокровенным.

— Руки прочь от Острова Свободы! — Он попятился. Я сказал твердо: — Это останется здесь.

…По-моему, Париж прекрасен всегда. И он оказался в точности таким, каким представлялся еще с той поры, когда меня было не оторвать от французских кинокартин и "Тропика козерога" Генри Миллера.

Я не хотел останавливаться в больших, шикарных отелях и попросил Илью заказать мне номер недалеко от центра, в какой-нибудь небольшой гостинице, а лучше — пансионе.

…Окно моего крошечного номера на втором этаже выходит в чистенький безлюдный дворик, только пару раз я видел пробежавшую по нему девицу в джинсах, с обвислым рюкзачком за плечами, — один раз утром, другой — вечером, когда она возвращалась, вероятно, из школы или коллежа.

Дворик отгорожен от мира кирпичным забором с осыпающейся штукатуркой. За воротами — совершенно игрушечный переулок, и кто по нему ходит и ездит не видно — мое окно расположено слишком низко, а забор высок.

В конце переулка — огромная католическая церковь. Судя по архитектуре и почерневшим от времени камням, из которых сложено это чудовище, церкви не меньше четырехсот лет.

И хотя она взирает на город уже несколько столетий, а я из окна своего номера на втором этаже — лишь неделю, мне кажется, я вижу Париж дальше и глубже.

Пол в моем номере имеет наклон к одной из стен. И вообще отель старенький, смешной, перекошенный, похоже, лавры известной башни, прославившей некий итальянский город, в названии которого слышится сильный эротический подтекст, не дают ему покоя.

Но в стареньком отеле есть все: и телевизоры, и кондиционеры, и прекрасные ванные, и бар, и уютный ресторанчик, и даже лифт, правда, всего на двух человек, и когда едешь в нем, твои плечи касаются плеч соседа.

Отель производит впечатление многослойного свадебного торта. У отеля громкое имя — "Paris".

Илья убедительно корчит из себя крупного коммерсанта. И потому остановился в довольно дорогом "Банвилле".

Целыми днями он занимается какими-то делами, носится по Парижу как угорелый, и по вечерам звонит мне, рассказывая последние богемные новости.

В Париже немало русских третьей волны, и они, частично перемешавшись с разношерстной шантрапой, приехавшей черт знает откуда, варганят малосъедобную кашу из сомнительного бизнеса, тусовок с травкой, сплетен и русского канкана.

Илья же грозит ввести меня в избранный круг старинной русской аристократии, куда его самого не пускают…

Благородный человек, он несколько раз навязывал мне свое общество и, страдая от скуки, влачился за мной по залам Лувра и огромному Музею д`Орсе.

Благодаря его стараниям я уже богат. У нотариуса я подписал, почти не глядя, множество каких-то документов, и Илья теперь является моим агентом.