Вионор Меретуков - Тринадцатая пуля

— Вы не боитесь мне об этом говорить?

— Зная ваше человеколюбие, я совершенно спокоен. Вы прекрасно знаете, что если вам вдруг вздумается свести счеты с жизнью, то погибнет вся сталинская верхушка, то есть лучшие люди страны! Неужели у вас хватит духа пойти на это? Это же люди! Десятки людей! Я не говорю уже о вашей собственной жизни, которая тоже представляет известную ценность, хотя бы для вас. И потом, вы ведь человек в некотором роде верующий, а православная церковь, — тут Берия поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем, — а православная церковь крайне отрицательно относится к самоубийцам. Чего же мне бояться? И потом я же сказал вам о выделении специальной команды для вашей охраны. В конце концов, есть еще и крайние меры, к которым я бы пока не хотел прибегать…

— И что же это за меры? Договаривайте, черт бы вас подрал!

— Извольте! Сегодня состоится экстренное заседание Политбюро, где будет рассматриваться вопрос о лишении вас свободы. Думаю, Политбюро однозначно выскажется по этому вопросу, и вас, для всеобщей пользы, поместят…

— Ничего не выйдет, — спокойно сказал я.

— Это еще почему? — забеспокоился Берия.

— Я уже знаю, что такое свобода. И не променяю ее даже на жизнь. И как только я почувствую, что на мою свободу покушаются, я найду способ покончить разом и с собой и с вами. Понятно, старый ублюдок?

Спокойствие, однако, далось мне нелегко. Я кривил душой, мне вовсе не хотелось расставаться с жизнью, дарованной мне Богом, а потому священной и бесценной.

Но слова были сказаны и, видимо, они дошли до сознания моего собеседника. Берия в мгновение ока исчез. О чем они там, в своем треклятом политбюро, совещались и что обсуждали, не ведаю, но свободы меня никто не лишил…

…Лидочка в больнице. В Москву ее привез перепуганный Вася Бедросов. Я взял такси и помчался в Измайлово.

Вася встретил меня в больничном парке. Он был бледен. Мы обнялись…

— Ну, ты мужик крепкий, — сказал он, и в голосе его была отчужденность. — Дело худо. Она всё спрашивала о тебе…

Я побежал к входу в больничный корпус.

Когда Лидочка увидела меня, она скривила губы в какой-то особенной мудрой улыбке, как будто уже знала то, что мне знать пока было не дано, потом, сделав усилие, попыталась что-то сказать и потеряла сознание.

…И потянулись бесконечные черные дни…

У Лидочки отдельная палата. Я получил высокое разрешение главврача — постарался влиятельный нынче Вася — находиться при Лидочке даже ночью, и для меня поставили в палате раскладушку.

Я почти не отхожу от Лидочки, только изредка выползаю в парк посидеть на скамейке, погреться на солнышке и покурить. Иногда я брожу по этому унылому и грустному парку, похожему на хорошо ухоженное кладбище.

Походка у меня изменилась, я однажды, проходя мимо большого зеркала на первом этаже у гардероба, подсмотрел за собой. Вялый, изможденный высокий человек шел, сгорбившись и подволакивая ноги.

Когда я возвращаюсь в палату, то вижу бледное лицо девушки с заострившимся профилем. Она с трудом дышит. Ее прекрасные глаза закрыты…

Я сажусь на стул рядом с шатким больничным столиком, на котором стоят графин с водой и стеклянная банка из-под маринованных огурцов с поникшими цветами, и сижу так часами.

На тумбочке замер, опершись на глиняные копытца, игрушечный конь в серых яблоках, рядом лежит растрепанная книга без титульной страницы, но я знаю, что это великий булгаковский роман, призванный спасать людей, когда им плохо и их беспокойные сердца нуждаются в утешении…

"Эта болезнь, голубчик, к сожалению, неизлечима. Они, — состроив профессионально скорбное лицо, сказала мне лечащий врач об умирающих, имея в виду и Лидочку, — они уходят быстро". Сказала, отстраняясь, как о людях другой породы…

Сил гневаться у меня не осталось, но все же я подумал, что когда-нибудь и она дождется подобных слов. Мстительно надеюсь, что долго ей ждать не придется. Я вижу, что души у большинства врачей и сестер черствы и холодны… А может, так и надо?..

Иногда я подхожу к окну. За бетонным больничным забором стоит страшный после зимы лес.

Там, на юге, где я совсем недавно пьянствовал с Алексом и барышнями, уже давно настоящая весна, и деревья стоят голубые.

Здесь — черные скелеты деревьев… На их костлявых сучьях, нахохлившись, замерли большие продрогшие птицы. По далекому шоссе медленно движутся машины, и я вижу, как они в одном и том же месте влетают в лужу, выбивая из нее фонтанчики грязной воды.