Вионор Меретуков - Тринадцатая пуля

Буду пить… И была, не была!

Из прозрачно-свинцового горла

Я последнюю каплю давлю.

Все ведь знают — пьянчуга и вор я,

И сегодня кого-то убью.

Своей жизни безрадостный пленник,

Я умру в ожиданье весны.

Я сегодня Серега Есенин,

И хочу видеть пьяные сны.

Я мечтаю с рассветом проснуться

И губами росинки ловить,

Без оглядки в любовь окунуться,

Ошалеть, целоваться и пить.

Буду пить я, веселый и грустный,

Забывая на время про то,

Что в кармане по-прежнему пусто,

Что к зиме не имею пальто.

Я сегодня Есенин Серега,

Я сегодня пьянчуга и вор,

У поэтов — кривая дорога,

И ведет она их под забор.

Он замолчал, насупился, налил себе водки, выпил одним духом и с горечью произнес:

— Эх, пропала жизнь, — потом, помедлив, встал и сказал безапелляционным тоном: — но не пропадать же деньгам! Поехали к девкам!

В машине Болтянский все время пьяно на меня наваливался и со злобой шептал:

— Все бабы стервы. Все! Ты слышишь меня, Машка?

— Твоя жена давно уехала.

— Как это уехала? Странно, а я и не заметил… Впрочем, черт с ней! Это даже хорошо, а то я бы ей сказал!.. Все бабы — решительно все! — стервы! Даже Машка… Причем, они стервозны настолько, насколько мы им позволяем быть стервозными. Во сказанул! А?

— Глубокая мысль…

— Андрюшенька, они, конечно, стервы, — и он с пьяной откровенностью добавил: — но мы без них не можем…

…Даже в пьяном до безумия состоянии Болтянский оставался неотразимо красивым.

Даже — без брюк, когда он, сидя на низком диване, без рубашки, но в галстуке, вернее, в том, что от него осталось, — половинку галстука маникюрными ножничками отстригла одна из проституток, — одной рукой вяло обнимал за голые плечи растрепанную молоденькую девчонку с раскосыми азиатскими глазами, а другой расплескивал вино из бокала прямо себе на колени.

Веселый дом, где Болтянского, судя по всему, хорошо знали, принял нас как родных…

Илья Григорьевич, как он сам о себе сказал еще в ресторане, был "евреем в третьем поколении". Мама, папа, дедушки и бабушки были у него евреи, это он знал точно.

А вот дальше, начиная с прадедов, царила полнейшая неразбериха: хотя он-то, Болтянский был уверен, что прадедами у него были половцы, сарматы, скифы и древляне. И даже меря, чудь, жмудь и весь. Как в этот балаган попали евреи, он не знал… И вообще он недавно сделал открытие, что евреев придумали. Чтобы было о ком рассказывать анекдоты…

В этой связи там же, в ресторане, он поведал мне историю об одном своем приятеле Нудельмане, который уехал в Израиль еще при Брежневе и который потом, когда это стало возможным и безопасным, много раз специально приезжал в Россию на проводы своих друзей-евреев, покидавших родину под стоны и плач родственников.

Сострадательный Нудельман обожал принимать участие в этих проводах, произносить проникновенные слова, трогавшие до глубины души как самого отъезжающего, так и провожающих.

Особенно он умилял всех на перроне или в аэропорту, когда атмосфера проводов достигала наивысшей точки и он доставал из кармана надушенный платочек, картинно им взмахивал и прикладывал к глазам.

Потом, сухо попрощавшись, Нудельман ехал в гостиницу, сноровисто собирал вещи и возвращался к себе в Израиль, в свою роскошную сорокакомнатную виллу, где по вечерам любил рассказывать слугам — жил он уединенно — душераздирающие подробности возникавших при расставании сцен.

Эти поездки, по его словам, давали ему новый прилив сил и способствовали душевному очищению.

Проливая слезы на чужих похоронах, говорил Нудельман, меньше тоскуешь по собственным.

Этот мудрый человек, склонный к мягкому эпатажу, несмотря на принципиальное нежелание учить иврит, без труда вписался в жизнь страны, которую нежно любил и которую, тем не менее, называл опереточной. Илья обещал меня с ним познакомить…

…Из радушного дома с женской прислугой я убрался под утро…

В памяти осталась пьяная стычка с Болтянским, который во что бы то ни стало хотел меня задержать. Мы обменялись вялыми ударами, похожими на дружелюбные толчки.

Я был менее пьян и потому победил. После одного из ударов Болтянский упал замертво. Нагнувшись над ним, я услышал нежное похрапывание: видно, он уснул во время падения. Пока опытные девицы поднимали его с пола и перекладывали на диван, я, успешно отразив недвусмысленную атаку раскосой красотки, решившей, что она в качестве трофея должна достаться победителю, ретировался.