Кирилл Григорьев - Лекарство для безнадежных

Вокруг было мертвенно тихо, будто в кошмарном сне, только где-то сзади напряженно сопел в ухо Сашок. Даже шум непогоды за окнами куда-то исчез.

— Заткнись! — рявкнул на него Немченко, не оборачиваясь. Тот вроде бы даже дышать перестал, заметив только:

— С детства боюсь собак, шеф.

— Я тоже боюсь, — отрезал Немченко. — Но почему-то я Колю вытаскивать бросился. А ты, что в штаны наложил?

— Наложил, — виновато согласился Сашок. — До сих пор ноги как ватные.

Двое из людей Борзова, залегшие за перевернутым шкафом, напряженно переглянулись.

— Что ждем-то? — буркнул один, покосившись на Немченко.

Второй молча передернул затвор автомата.

— Да какая тебе разница, — безразлично произнес он.

— Вот они, — одними губами произнес Вадим, поднимая руку. — Шавки.

Первые собаки появились вдалеке, выскочив из марева ливня.

Первая шавка, вторая, третья. Позади них поселилась движущаяся темнота. Из нее выскакивали все новые и новые собаки. Они неслись к зданию, высунув языки и роняя пену с оскаленных клыков.

Десять собак, двадцать, тридцать.

— Волки, — поправил Сашок Немченко.

Они растекались словно волна, все ближе и ближе, заполняя своими телами окружающее пространство.

Вадим непроизвольно попятился.

— Боже…, — прошептал кто-то из людей Борзова.

— Огонь! — заорали где-то наверху. Там, захлебываясь, замолотил автомат. Второй автомат, третий. Собаки падали, словно подкошенные. Их предсмертный вой сливался с раскатами грома. Пули взвивались фонтанами выбитой земли и тут же оседали, прибитые к ней ливнем.

— Да что же это? — оторопело спросил сзади Сашок.

— Огонь! — заорал кто-то спереди. Загрохотал автомат. К нему сейчас же присоединился второй.

Вадим стиснул уши, не в силах отвести взгляда от площадки перед зданием. Собаки падали, сбитые пулями в полете, в прыжке. Кровь расползалась по сторонам. Они скулили и выли, они кувыркались и щелкали зубами от боли. Через считанные мгновения там уже была гора собачьих трупов. А новые собаки все прибывали и прибывали. Они запрыгивали на эту гору и, дергаясь в агонии, соскальзывали с нее, продолжая ползти к людям из последних сил. Ненависть горела в их глазах холодным и страшным огнем.

Кто-то исступленно закричал сзади.

Вадим обернулся и посерел.

Собаки, как смертники, ломились не только к забаррикадированным передним дверям. Они обошли здание сзади и теперь пытались проникнуть в него через закрытые задние входы. За разбитыми стеклами и за наваленной грудой мебели Немченко даже не мог разглядеть толком, что там происходит. Там колыхалась грязная неразделимая однородная масса. И там вспыхивало пламя автоматов.

И там Немченко только что был, вытаскивая своего водителя за шкирку из машины. Буквально минут пять-семь назад.

Вадима прибила испарина, едва он представил, что могло бы с ним случиться, задержись они с Колей еще ненадолго.

— Вадим Дмитриевич! — вывел его из ступора Сашок, закричав прямо в лицо. — Что делать-то, шеф?!

И тогда Вадим очнулся.

— Огонь! — заорал он изо всех сил.

Мы не успели, думал он. Мы опоздали. Мы почти проиграли.

Тополев стоял рядом под дождем и глотал воду.

— Как же так, Тарас Васильевич? — спросил он. — Неужели мы не вмешаемся?

— Ты же сам не хотел никуда соваться, — ответил Петровский.

Они смотрели вперед, туда, где сегодня сходились все пути. На КПП, где под черными тучами на земле разлилось другое море. Море ненависти, боли и оскаленных клыков.

Судный день, подумал Петровский.

— Но у нас же есть люди, — повернулся к нему Тополев. — У нас есть оружие! Мы можем еще спасти тех, внутри!

— Нет, — покачал головой Тарас. — Уже нет.

— Так вот, какая она, та пресловутая справедливость, о которой вы столько говорите! — вскричал Антон. — Оплаченная кровью людей!

Петровский молча посмотрел на его перекошенное лицо.

— Да, Антон, ты прав. Я готов заплатить за справедливость. Но только кровью тех людей. Ни твоей, ни своей кровью. Ни кровью наших людей, которые с утра мерзнут в оцеплении и которых дома ждут дети. Только кровью тех. Кровью людей, которые убивали Дронова и еще очень многих. Которые каждый день производят синтетическую дрянь, убивающую тысячи. Только их кровью я готов платить.

— Это бесчеловечно, — упрямо возразил Антон. — У них тоже есть дети.

— А кто сказал, что я — человек? Почему я должен совершать человеческие поступки? Почему я просто не могу решить, кому жить, а кому — нет?