Глен Дункан - Последний вервольф

До захода луны оставалось минут двадцать. Мы лежали рядом, не прикасаясь друг к другу, тихо наблюдая, как встает солнце, которое не видит никто, кроме нас; от почвы и палых листьев исходят влажные испарения, жужжат маленькие крылышки, жуки ползут по своим делам, дрожат и переливаются капли росы. «Этот мир, — думала Лула, — сочится, изобилует, кишит чудесами. А мы живем в непрозрачном пузыре телевидения и спиртного». — «Тебе бы стоило начать вести дневник», — я хотел телепатически послать ей мысль, но слишком поздно: ее уже захлестнуло перевоплощение. Ее звериные органы чувств бились в агонии. Я хотел подойти к ней, но вспомнил: «Не трогай меня» — и отступил. Она вскочила на все четыре лапы и выгнула спину, упала, свернулась в клубок. Я почувствовал, как зашла луна, и меня пронзила острая боль, похожая на зубную, когда зуб уже готов выпасть и держится лишь на маленькой ниточке. Талулла лежала в позе эмбриона, сцепив зубы, ее била сильная дрожь, словно кто-то играл на ней вместо барабана.

Она снова была быстрее меня. И могла наблюдать — что она и делала, сидя на земле и глотая воздух — за шоу Перевоплощающегося Обратно Джейка Марлоу.

— Спасибо, что не смеешься надо мной, — сказал я, как только уверился, что способность говорить вернулась ко мне.

Она не ответила — была занята тем, что пыталась собрать себя воедино. Ее зрачки были расширены и блестели, в них еще виднелось наслаждение от зверского убийства. Пока я помогал ей вытереться (моющим средствам было все равно, они отмывали кровь и кишки, благоухая цветочным ароматом, как если бы это были кетчуп или сок), я чувствовал, как все человеческое в ней пытается оправиться от шока и отвращения к самой себе, которое не могли заглушить никакие оправдания. Но она довольно быстро вспомнила (и глаза ее приобрели осознанное выражение), что шок и отвращение уже доказали свою бесполезность. Шесть раз. И это седьмой. Теперь она понимала, что ей придется смириться с подобным положением дел, раз уж выбор был только между смертью и такой жизнью. «Я знаю, что ты чувствуешь», — хотел сказать я. Но не сказал. Потому что помимо психологических страданий, она явно мучилась от синдрома пост-Проклятья. А я уже забыл, каково это, когда дух сломлен, а с сознания словно спустили шкуру. И ты точно не хочешь говорить — только не об этом…

Я собрал в мешок все моющие принадлежности и замел следы на том месте, где ее вчера стошнило. Последний раз оглянулся вокруг. Кроме рассеивающегося запаха мочи оборотня, мы не оставили никаких признаков нашего присутствия.

Час спустя, сырые от тумана и с переполненными мясом желудками, мы были у машины. Мои икры болели. Талулла дрожала. Салон автомобиля показался нам невиданным комфортом, когда двери с щелчком захлопнулись. Еще один плюс цивилизации в том, что ты можешь просто залезть в машину, закрыть дверь, оказаться в окружении магнитолы, кожи и винила и просто уехать, дыша кондиционируемым воздухом. Я выкинул пакет с мусором (и если кто-то его обнаружит, это станет настоящей ДНК-головоломкой) в мусорный контейнер на заправке по пути в Сан-Франциско и поменял номера на пустынной стоянке через несколько километров. Через два часа мы оставили «Тойоту» и пересели в «Амтрак» до Чикаго.

Некоторое время мы сидели бок о бок в тишине, Талулла заняла место у окна и смотрела на сменяющийся пейзаж. Солнце грело наши лица и руки. Ее соски были напряжены. Она медленно моргала, словно каждое соприкосновение кончиков век давало ей маленькую порцию гармонии. Ее тело излучало усталость. Мерное покачивание поезда действовало успокаивающе.

Я сидел с закрытыми глазами, когда она заговорила.

— Я начинаю привыкать, — сказала она спокойно. Но я чувствовал, что у нее в горле стоит ком. Я промолчал. Она и не ждала ответа.

Наконец она положила голову мне на плечо и крепко заснула.

Через шесть дней после убийства Дрю Гиллиарда мы приехали на Итаку, казавшуюся нереальной после бешеной смены часовых поясов и климатических зон.

Не ту Итаку, что в Нью-Йорке, а ту что в Греции.

На одну ночь мы остановились в Нью-Йорке, хотя я бы предпочел этого не делать. С того момента, как мы уехали, Николай постоянно названивал Талулле, и она настояла на том, что мы должны навестить его, прежде чем снова улизнуть. Нужно было установить мир между ее отцом и Расторопной Элисон, которая уже с дюжину раз грозилась уволиться, если Николай не перестанет вставлять ей палки в колеса. (Теперь не было никакой финансовой необходимости в том, чтобы поддерживать ресторанный бизнес, но помимо того, что Талулле нужно было как-то объяснить неожиданное появление 20 миллионов, бизнес Галайли был для нее связью со счастливым прошлым.)