Андрей Буровский - Орден костяного человечка

Речь Люды лилась как всегда мягко, тихо и очень внятно, вызывая в памяти гречишный мед и еще почему-то повидло. Плечо женщины пахло уютно и чисто, клеверным лугом и ночью. Как всегда у Людмилы, было удивительно спокойно.

— Люд… Давай твоим боком займемся?

— Давай.

На боку и правда рана была неопасной: тварь оторвала лоскут кожи, он нелепо висел на волоске. Вид страшный, крови много, очень больно — а пустяки.

…Как всегда, Люда была во всем права: и в том, что лошади боялись гнусной твари, и в том, что сжечь ее было полезно. Такая уж гадость повалила черными клубами к небу, что сомнений не оставалось никаких. И если не считать того, что заживала рана очень плохо («А ты чего хотел, милый? Это же укус, да еще чей…»), все назавтра казалось уже совсем не страшным. Что не помешало вечером тщательно задвинуть засов, прикрыть окна ставнями, заготовить топор и колун.

И опять плыла ночь, — последняя ночь перед тем, как появится Фомич, Володя сядет в машину, погонит ее в Новосибирск, а потом отправится домой. И был тихий ночной разговор в душевном спокойствии, после чая с гречишным медом и после занятия любовью.

— Людка, я хотел вот что спросить… Ты смогла бы со мной жить постоянно?

— Могла бы… Володенька, ну конечно могла бы. Что я как баба с тобой чувствую — этого ты не можешь не видеть, и к тому же мне с тобой очень легко и очень, очень интересно. Но где я с тобой могла бы жить… Здесь, в Камызе, могла бы, и в Полтакове тоже могла бы. А в Петербурге не могла бы. Потому что в Петербурге я вообще жить не смогу.

— Интересно, а я мог бы жить в Полтакове?

— Конечно, нет… Володенька, я очень высоко тебя ценю. Уже поэтому я совершенно не хочу, чтобы ты спился от того, что живешь не там, где должен и делаешь не то, что должен делать. Ведь если ты изнасилуешь себя, проживешь здесь слишком долго, и себя потеряешь — потом я же и окажусь виновата. Мне этого тоже не надо.

Володя откинулся на подушке, поправил саднящую руку. Как часто бывало с Людмилой, она ответила сразу и на все вопросы. И что может выйти за него замуж… Что любит — если это слово имеет смысл для тех, кому за сорок. И что не выйдет за него замуж… Потому что они люди из разных миров, и она не сможет жить на его планете.

— Знаешь, мне и так не хочется, чтобы мы расстались навсегда. Что-то говорит, что мы с тобой можем встречаться еще долго.

— Володя… Я тебя всегда рада буду видеть. Если замуж выйду или ты приедешь, а как раз тогда и появится у меня кто-то — в этом случае как друга, но все равно я рада буду видеть.

— Если не выйдешь замуж — и не как друга.

— А что лицемерить? Мне с тобой очень хорошо. Если буду свободна — встретимся мы не как друзья… Не только как друзья. Но знаешь, милый, мне очень нравится эта твоя девушка… Из Китая… Не помню сейчас ее имени.

— Ли Мэй. Ты считаешь, мне надо к ней идти?

— Я считаю, что вы созданы друг для друга. Вы одинаковые в главном и очень разные по мелочам; так интереснее. А вот что тебе надо — решай сам. Если нужна хорошая любовь — с ней будет не хуже, чем со мной. Если нужна хорошая семья — ничего лучшего я для тебя и представить не могу, а сама тебе такого никогда не дам, не сумею. Ты ведь очень семейный у меня… Тебе не куча баб, тебе семья нужна, надежный дом и хорошая женщина, чтоб тебя крепко любила.

— То есть это судьба?

— Так сказал бы китаец… Европейцы сильнее тем, что они не ждут, как сложится. Они сами делают судьбу.

— Гм… А ты знаешь, я недавно узнал…

— Знаю, Володенька. Я знаю больше, чем ты думаешь. Вот…

Людмила встала. Проследила за взглядом Володи и тут же накинула рубашку. Покопавшись на полке, Люда извлекла предмет, который Володя меньше всего ожидал увидеть у нее, — костяного человечка, который как бы поджал ноги.

— Где взяла?!

— Не приходит в голову, что это может быть мой? А это мой… Володя, я и по отцу, и по матери — потомок Диуга, сына Чуя. Я в семь лет предсказывала, будут морозы или нет, и дождик проливала над огородами. А что ты сам тохар — это я сразу увидела.

— Откуда? Я же не делал ничего!

— Делал, делал, сразу видно птицу по полету.

Володя откинулся на подушку; от желания спать даже кружилась голова. Плыла ночь, уходили на запад глухие темные часы суток. Плыла ночь, и совершалось обычное, тысячу раз уже бывшее на Земле дело: под покровом ее темных часов сходились и расходились люди. И одним из них суждено было еще увидеться, и очень может быть, что по-хорошему (особенно если они прилагали для этого усилия, как полагается арию). А другим не было суждено, и они расставались навсегда (особенно если они не делали для встречи ничего). И никто из лежащих в общей постели, судорожно вцепившихся друг в друга людей пока не знал, что суждено именно ему.