Pale Fire - Вампир

Эрик вынес девушку наружу, положил на землю, укрыл курткой, свистнул Келпи. Беатриче открыла светящиеся от боли глаза, шепнула:

— Танцуешь с молнией?

— Я сейчас, — сказал Эрик.

Он вернулся в башню. Вампир с отрубленной рукой попытался отползти. Не смог. Эрик отсек головы, сложил их в чей-то макинтош, вынес наружу и вывалил на берег. Рассвет их сожжет, а тела можно вынести позже.

Эрик усадил Беатриче на коня, вскочил в седло. Келпи шел быстро, но осторожно, фыркая от запаха крови, которая стекала по его шкуре.

Дома Эрик осторожно раздел Беатриче, теплой водой смыл кровь. Она продолжала течь, однако это походило бы на обычное женское кровотечение, если бы не черный узел боли, скрутившийся над лобковой костью.

— Я поеду за врачом.

— Нет. Зажги свечу. Слушай.

Глаза у нее запали, кожа стала прозрачной, губы побелели — сильная кровопотеря.

— Положи руку туда, где больше всего боли. Смотри на свечу и переливай туда солнечный свет. Растворяй боль. Заполни меня солнцем.

«Я не смогу», — подумал Эрик. И возразил себе: «Сможешь».

Он положил руку на живот Беатриче и стал смотреть на самую яркую часть пламени, не моргая. Когда веки опустились и огонь воспринимался, скорее, «третьим глазом», из пальцев Эрика стало струиться солнечное тепло. Он направлял его туда, откуда в ладонь ударял самый сильный холод. Это продолжалось долго, свеча успела сгореть до половины, но Эрик не отступался, пока в теле Беатриче не осталось холодных и темных узлов. Только тогда он отнял ладонь — горячую, с розовыми ногтями.

— Прожги руки над огнем, — сказала Беатриче.

Купая пальцы в пламени, Эрик сказал:

— Я думал, ты уснула.

— Это не сон.

Эрик показал ей ладони. Копоти на них не было.

— Я чиста, Эрик. А как ты? Не устал?

— Нет.

— Ты сейчас очень, очень много мне отдал.

Эрик пожал плечами.

— Но ты все равно кровишь.

— Это скоро пройдет.

Эрик обнял ее и почувствовал то, что она изливала без слов: любовь, восхищение, благодарность и гордость. Ни страха, ни упрека, ни обиды.

— Ведь это я виноват, — шепнул он.

— Не бери на себя чужих грехов.

— Они сказали тебе, кто я?

— Самый старый вампир Европы.

— Ты не боишься?

Беатриче фыркнула и ничего не сказала.

— Мне придется истребить всех вампиров Лондона. И всех центральноевропейских. Тот, рыжий, был из парижских, — Эрик выругался на архаичном испанском. — И подумать только, двадцать лет назад я чуть не сгинул, охотясь на убийцу вампиров! Надо было уехать в Новый Свет и не мучиться корпоративной солидарностью.

— Что сделано, то сделано.

— Да уж. И кто я теперь? Дневной вампир — убийца вампиров.

— Нет. Ты — ведьмак.

— Что это?

— А разве ты не знаешь? Этот меч, цепь, шипы на куртке — ведьмацкое снаряжение.

— И кто же был предыдущий владелец?

— Фаоильтиарна.

Вдвоем они выволокли трупы вампиров на солнце, а потом стояли и смотрели, как они горят. Жар был таким сильным, что подмерзшая земля под телами запеклась и потрескалась. Оставшиеся кости Эрик сбросил в озеро.

Билл Карлайл и Кэти проснулись поутру в своих постелях без всяких воспоминаний о канувших сутках: корову Беатриче подоила сама. Кэти жаловалась на слабость, но приписала ее перемене погоды и начинающейся простуде.

В Лондон ехали в молчании. За рулем сидел Эрик. Он гнал автомобиль с максимальной скоростью, которую дозволяли дороги и его нечеловеческая реакция. Останавливавшие их патрульные оставались на трассе с пустым взглядом и полным отсутствием воспоминаний о большой черной машине. Беатриче упорно молчала.

Когда начались лондонские предместья, Эрик спросил:

— Куда теперь?

— К отцу.

По Лондону пришлось пробираться с черепашьей скоростью: вечер субботы, к тому же жил доктор Регис в Гринвиче. Была половина одиннадцатого, когда Эрик, предварительно посигналив, въехал в ярко освещенный дворик, где меж базальтовых плит пробивалась заиндевевшая трава. Лакей-кокни молча принял ключи. Эрик и Беатриче поднялись по ажурной винтовой лестнице в маленький сине-серый кабинет. Из-за стола встал высокий седой мужчина, горбоносый и черноглазый. Беатриче бросилась ему на шею, а Эрик, вдыхая запахи шалфея, аниса и мяты, в оцепенении смотрел на того, чьей крови он напился Ивановской ночью.

Горели свечи. Десятки синих и зеленых свечей. В камине потрескивали яблоневые дрова. Гостиная была наполнена теплым золотистым маревом, в котором растворялось все: усталость, удивление, страх.