Либба Брэй: Прекрасное далеко

Я спешу выйти следом за Энн, окликая ее. Но она прибавляет шагу, она почти бежит, отчаянно стремясь оказаться как можно дальше от нас, от наших разговоров о балах и чайных приемах. Все эти сияющие обещания так близко от нее, что их можно коснуться, но ими нельзя обладать…

— Энн, прошу тебя! — громко говорю я, останавливаясь у начала лестницы; Энн уже на полпути наверх. — Энн, ты не должна обращать на них внимания. Они дурные девушки. Это же тайные дьяволицы… троглодиты в локонах!

Если я надеялась рассмешить Энн, то зря старалась.

— Но именно они всем распоряжаются, — отвечает она, не оглядываясь. — Они всегда были главными и всегда будут.

— Но, Энн, они же не видели того, что видела ты в сферах! Они не знают, что ты там делала. Ты превращала камни в бабочек и плыла сквозь золотой занавес. А своим пением ты спасла нас от водяных нимф!

— Было такое, — невыразительным голосом откликается Энн. — Но какое все это имеет значение? Я ведь не могу изменить свою судьбу. Наступит май, у вас с Фелисити начнется бальный сезон. А я отправлюсь служить у моей двоюродной сестры. И на том все кончится, мы больше никогда не увидимся.

Она заглядывает мне в глаза, надеясь найти в них хоть какое-то утешение. «Скажи, что я ошибаюсь; скажи, что у тебя припрятано еще что-то в рукаве, Джемма!» — умоляет ее взгляд. Но она не ошибается в своих предсказаниях, а я недостаточно быстро соображаю, не настолько находчива, чтобы вот так сразу придумать подходящую ложь. Только не сегодня.

— Не позволяй им победить тебя, Энн. Вернись в шатер.

Она не смотрит на меня, но я ощущаю ее отвращение.

— Ты что, не понимаешь? Они уже выиграли.

И с этими словами она исчезает.

Я могла бы вернуться к Фелисити и остальным, но у меня не то настроение. Сердце охватывает грусть, она не намерена отступать, и мне хочется побыть одной. Я нахожу в большом холле подходящее кресло, подальше от компаний болтливых девушек, и устраиваюсь там, чтобы почитать. Но, прочитав всего несколько страниц, я вдруг замечаю, что сижу на расстоянии вытянутой руки от колонны, пользующейся дурной славой. Это одна из многих странных вещей в школе Спенс. Например, люстра в форме змей в фойе. Злобные горгульи на крыше. Нелепые обои с рисунком из павлиньих перьев на стенах. Портрет основательницы школы, Евгении Спенс, висящий на площадке лестницы, — ее пронзительные голубые глаза как будто видят абсолютно все. Еще я могла бы причислить к странностям гигантские камины, совсем не похожие на мирные очаги, а куда больше напоминающие разверстые пасти ужасающих тварей. И, конечно, вот эту колонну, торчащую в центре огромного помещения. Она хвастает вырезанными на ней изображениями фей, сатиров, эльфов, нимф и прочих бесов.

И все они живые.

Или, по крайней мере, были живыми когда-то. Эта «резьба» на самом деле представляет собой настоящих тварей, навеки заключенных здесь. Однажды мы по глупости с помощью магии вернули их к жизни и сами чуть не погибли. Некоторые из этих отвратительных существ попытались сбежать; другие же решили попробовать лишить нас добродетели. Но в конце концов мы заставили их вернуться в тюрьму.

Я внимательно рассматриваю крошечные тельца, застывшие в камне. Рты тварей раскрыты в гневном вопле. Глаза смотрят сквозь меня. Если когда-нибудь они освободятся, не хотелось бы мне оказаться рядом. Но, хотя они пугают меня, я заставляю себя прикоснуться к колонне. Пальцы ложатся на каменные крылышки какой-то феи, застывшей в полете. По телу пробегает дрожь, и я передвигаю руку. Теперь ладонь накрывает оскалившегося сатира, и сердце бьется быстрее, меня охватывает смешанное чувство притяжения и отвращения. Я закрываю глаза и ощупываю шероховатые выпуклости и выемки, губы, язык, зубы сатира…

Мои пальцы, прижатые к камню, вздрагивают; острый выступ разрезает кожу. Я вздрагиваю от боли. Капли крови стекают в расщелинку. У меня нет с собой носового платка, поэтому я сую палец в рот, ощущая острый солоноватый вкус… Колонна молчит, но я чувствую, что она полна угрозы, ей не нравится мое прикосновение. Я передвигаю кресло поближе к болтливой заботливой Бригид, чтобы оказаться как можно дальше от опасной красоты колонны.

В десять вечера наши веки тяжелеют, тела стремятся к уютному теплу постелей, к забвению сна, и все мы, ученицы, ползем вверх по лестнице, к спальням.

Фелисити подкрадывается ко мне сзади.

— В половине двенадцатого! На обычном месте, — шепчет она.

Она даже не ждет, чтобы я кивнула. Она отдала приказ, и все на этом.