Роберт Блох - Поезд, идущий в ад

Как был бездельником и бродягой, так и остался…

Он улыбнулся, подумав об этом, но улыбка его исказилась, когда пронзительная боль обожгла ему грудь. Мир закружился, и Мартин упал прямо на асфальт. Он плохо видел, но был в сознании и понял, что с ним произошло. Еще один инфаркт, и, видимо, серьезный. Он не будет больше дураком. Не будет дожидаться того, что ждет за следующим поворотом.

Сейчас ему предоставлена последняя возможность спасти свою жизнь. И он воспользуется данной ему властью. Пока у него есть силы двигаться, ничто не сможет остановить его. Он дотянулся до кармана и достал старую серебряную луковицу, прикоснулся к головке часов. Несколько поворотов, и он обманет смерть и никогда не поедет на этом Поезде, Идущем В Ад. Он сможет жить вечно.

Вечно.

Мартин никогда раньше не задумывался над этим словом. Жить вечно — но как? Разве он хочет жить вечно таким: больным стариком, беспомощно лежащим на асфальте с пронзительной болью в груди?..

Нет. Не надо. Не стоит.

И тут ему вдруг захотелось плакать. Он понял, что перехитрил сам себя. Теперь поздно. В глазах у него потемнело. И он услышал пронзительный гудок…

Он, конечно, узнал его, и не был особенно удивлен, увидев поезд, несущийся сквозь туман прямо по набережной. Не удивился он и тому, что поезд остановился, кондуктор спустился из головного вагона и медленно пошел к нему.

Кондуктор ни капли не изменился. Даже улыбка его была точно такой же.

— Привет, Мартин, — сказал он. — Пора занять свое место!

— Да, я знаю, — прошептал Мартин. — Но вам придется нести меня. Я не могу ходить. Я, наверное, даже неясно говорю, правда?

— Ничуть, — улыбаясь возразил кондуктор, — я отлично тебя понимаю. Да ты можешь идти, попробуй!

Он склонился над Мартином и положил руку ему на грудь. На мгновение Мартина охватило ледяное оцепенение, а затем он почувствовал, что и впрямь может идти.

Он встал и последовал по насыпи к поезду.

— Сюда? — спросил он.

— Нет, в следующий вагон, — проворчал кондуктор. — Думаю, ты имеешь право ехать в мягком. В конце концов, ты вполне везучий человек. Ты был богат и почитаем, познал прелести семейной жизни и отцовства. Ты испытал радости, даруемые вкусной едой и хорошими напитками, объездил мир, увидел самые красивые здания и пейзажи. Так что давай не будем предъявлять друг другу претензий в последний момент.

— Хорошо, — вздохнул Мартин. — В своих ошибках мне трудно упрекнуть вас. С другой стороны, вы не можете отвечать и за мои успехи. Я сам добился всего, что имел. Я всего достиг сам. Мне не понадобились ваши часы.

— Ну, не понадобились и не надо, — улыбаясь сказал кондуктор. — Тогда верни их мне.

— Чтобы охмурить ими другого растяпу? — усмехнулся Мартин.

— Возможно.

То, как он это сказал, заставило Мартина взглянуть ему в лицо. Глаз он разглядеть не сумел, потому что козырек фуражки бросал на лицо кондуктора глубокую тень. Мартин снова уставился на часы.

— Скажите, — тихо сказал он, — если я отдам часы, что вы с ними сделаете?

— Как что? Брошу в канаву! — сказал кондуктор. — Что же еще мне с ними делать?

И он протянул руку.

— А если их кто-нибудь найдет? Повернет головку назад и остановит время?

— Никто этого не сделает, — проворчал кондуктор, — даже если догадается.

— Вы хотите сказать, что это был просто блеф? Что это обыкновенные облезлые часы?

— Я этого не говорил, — возразил кондуктор. — Я сказал только, что никто никогда не поворачивал головку часов назад. Ни один человек. Они все были как ты, Мартин. Все время заглядывали в будущее, ожидая еще большего счастья. Ожидая момента, который не наступает никогда.

Кондуктор снова протянул руку.

Мартин вздохнул и… пожал ее:

— И все-таки вы меня обманули.

— Ты сам себя обманул, Мартин. А теперь тебе все-таки придется поехать на моем Поезде, Идущем В Ад.

Он подтолкнул Мартина к лестнице, ведущей в вагон. Когда они вошли, поезд немедленно тронулся, завывая своим страшным гудком. Мартин стоял в качающемся пульмане, глядя на других пассажиров. Они сидели там спокойно, и все это ничуть не казалось им странным.

Вот они, шулера и мошенники, прожигатели жизни, бабники, жулики и вся веселая шайка-лейка. Они, конечно, знали, куда едут, но не ругались и не проклинали судьбу. Хотя шторы на окнах были опущены, в вагоне было светло как днем, и они жили здесь на всю катушку: пели и пили, хвастались, жизнерадостно гоготали, бросали кости, — короче, веселились как могли. Это был тот самый рейс, о котором говорилось в старой отцовской песенке.