Карл Штробль: Гробница на Пер-Лашез

Теперь, даже видя очевидные изъяны, я не пробую их исправить. Просто не знаю, как это сделать. Самое важное на данный момент — установить, что такое дыхание катакано. Я думаю, что именно в этом кроется ключ к разгадке всех тайн.

Знаю, будет гораздо лучше, если я сумею вернуть быстроту и четкость мыслей, отрекусь от обжорства, животного инстинкта набивания брюха. Битва с ненасытным голодом подрывает мои силы. Когда насыщаюсь под завязку, то ощущаю брезгливость и стыд. За такое слабоволие мог бы плюнуть себе в лицо, размозжил бы мягкие, бледные, толстые лапы, которые подносят жратву к моему рту.

Не предполагал, что неумеренное потребление пищи провоцирует нездоровый голод. Так происходит с гусями, которых откармливают ради печени и потрошков. Откормленными. Может меня также откармливают? Но для чего?

Сегодня впервые за длительный период я крепко спал.

Вчера вечером я, как обычно, собирался поработать. Но не сумел привести свои мысли в порядок.

Вчера был день поминовения усопших [2] день всех усопших верных, по-немецки Allerseelen — католический праздник. Отмечается 2 ноября, прим. перев. . Толпа заполонила Пер-Лашез. Весь Париж пришел к своим ушедшим. Повсюду венки, цветы, свечи. Шелест тихих разговоров как тяжкое облако разносится над могилами.

Целый день разные люди останавливались перед гробницей. Сначала пришли две дамы в трауре. С ними была маленькая девочка. Наверное мать, жена и дочь кого-то недавно умершего.

Ребенок робко смотрел на меня большими глазами.

— Мама, это господин, который целый год должен прожить в могиле?

Женщины поспешно ушли, утянув за собой малышку, через несколько шагов забывшей о всех страхах. Она поджала колени и повисла на руках женщин. Парила над аллеей как ангелочек.

Не все зеваки были одинаково деликатны. Некоторые пытались втянуть меня в разговор. Иногда небо было ясным, иногда его закрывали темные тучи. Я видел людей то в ярком свете дня, то в полумраке. В конце концов я отошел от входа в гробницу. Вечером шум стих.

Вскоре Иван привез ужин. Пока я ел, кто-то подошел к входу в гробницу.

— Извините:

Это был молодой человек. Ремесленник, а может торговец.

— Извините, — повторил он тихо. — Не оставайтесь здесь дольше. Прошу вас, забудьте о деньгах. Она дважды укусила меня в шею:

В эту секунду Иван подскочил со своего места как дикий зверь. Таким я его раньше не видел. Его короткие волосы стали дыбом. Занес кулак. Молодой человек испуганно отступил и растворился во мраке ночи, окутавшей молчаливое кладбище.

— Кто это был? — спросил я.

Иван заскрежетал зубами.

— Не знаю, — сказал он охрипшим голосом.

Я и сам знаю: это пекарь мадам Васильской, которого она дважды укусила в шею.

Разморенный трапезой, заснул крепким сном.

Проснулся со странным ощущением. Было не по себе. Сильно жгло руку пониже локтя и шею. Осмотрел руку, увидел возле сгиба маленькую, засохшую уже ранку. Была двойной, будто след от укуса. Другого объяснения я этому повреждению не нахожу — это укус. Вокруг ранки кожа неестественно бледная и жесткая.

Я прикоснулся к шее. Там такая же ранка.

Я должен решить: кто это мог быть? Какой-то последователь сержанта Бертрана? Существуют ли люди, которые под действием омерзительной жажды шатаются по кладбищам, разыскивая подходящие останки, а если их не найдут, то нападают на спящих?

Ночи становятся холодными. Нужно плотнее закрывать двери гробницы. Вскоре здесь понадобится печка, если у меня нет намерения замерзнуть насмерть. В мраморном заточении.

Спросил Ивана, как он собирается подготовить гробницу к зиме. Посмотрел на меня, будто вообще ничего не понял. Я уверен, что должен скрывать от него таинственные ранки. Надел высокий воротничок, и подтянул манжеты. Но русский в меня изучающее всматривается.

Чувствую себя так, будто скрываю постыдный проступок.

— Мне нужна печка, — выкрикнул я. — Понимаешь, печка!

Он кивнул.

И тут мне в голову пришла мысль.

— Послушай, Иван, а почему ты сам не: Мог бы заработать 200 тысяч франков. Настоящее состояние. Каждый мог претендовать. Почему ты не согласился?

И вижу, как меняется этот мрачный хрыч. Лицо его искажает ужас, вытягивает руки с кривыми пальцами перед собой и бормочет как испуганный попугай:

— Нет! нет! нет!

Я был поражен его реакцией. Я ощущаю непонятную тревогу, по телу прокатывается дрожь, будто бы меня облили ледяной водой.

Неуклюже хватаюсь за бокал с вином, чтобы справиться с волной паники. Манжет закатывается и оголяет место укуса. Иван смотрит на ранку в нижней части руки.