Карл Штробль: Гробница на Пер-Лашез

Первым заданием будет сортировка этих записок. Но уже вначале меня ожидала неприятная неожиданность. Вчера упорядочил записи к первому разделу. Когда сегодня утром я проснулся и встал из кровати, то увидел сотни листков, разбросанных по полу. Их было трудно поднять с холодного камня. Казалось, бумагу притягивает какое-то магнитное поле.

Наверное, ночью был ветер. Порыв сдул записки со стола.

Должен вновь начинать все сначала.

Иван мог многое рассказать о своей хозяйке — если бы захотел говорить. До сих пор не знают, может ли он сказать что-то, кроме «добрый день» и «до свидания». Голос у него скрипучий как у попугая или испорченного фонографа.

Пунктуально дважды в день он появлялся, привозя тележку с алюминиевой посудой с едой, которая разогревалась при помощи хитрого приспособления. Толкал тележку перед собой, как итальянский мороженщик. Осторожно въезжает на пригорок, задерживается перед гробницей госпожи и выставляет еду на столик. А потом слуга садится на пол, поджав ноги по-турецки, и смотрит на меня. Не очень приятно кушать, когда кто-то заглядывает тебе в рот. Много раз пытался разговорить его. Хотя бы для того, чтобы выйти из неудобного положения. Безрезультатно — будто бы пробовал разговорить доску в заборе.

Иван — низменный человек. Его череп покрывает короткая щетина. Даже сейчас, жарким летом, носит на голове баранью шапку в татарском стиле. Будь он помоложе и попривлекательнее, я бы решил, что делает он это, чтобы обратить на себя внимание и привлечь симпатии бретонских девушек, которые любят чужестранцев. Именно так поступают русские студенты, прогуливаясь в куртках и в высоких ботинках по Парижу в поисках молодой красотки, которая бы их обласкала.

Но Ивана в этом заподозрить нельзя. Его лицо напоминает рельефную карту. Между оспинами краснеют нагнаивающиеся струпья (короста). Редкие волоски на покрытом прыщами подбородке наводят на мысль о палках, воткнутых в песок непослушными детьми. Конечности этого гротескного типа производят впечатление оторванных некогда от тела, а затем неуклюже приделанных вновь. Ну почти всех — если припомнить старого горбуна.

Этот татарин — единственный слуга, которого мадам Васильская привезла с Родины в Париж. Оставался при своей повелительнице до самого конца. Он мог бы рассказать мне о всех ее привычках и капризах. Русские дамы не привыкли обращать внимание на слуг.

Прежде всего, хотелось бы знать цель ее необычного завещания. Не думаю, что поступила так по доброте душевной, альтруизм был чужд ее характеру. Вряд ли сделала это, чтобы получить благодарность неизвестного ей человека, или чтобы память о ней жила в чьих-то воспоминаниях.

Рассматриваю три возможности. Могла опасаться, что ее похоронят живьем. Время от времени журналисты пишут о подобных жутких происшествиях. Может быть, хотела, чтобы кто-то мог ее услышать, если очнется в кромешной тьме гроба. Но нет! В этом случае потребовала бы, чтобы человек поселился в гробнице сразу после похорон. Однако кандидат мог быть найден в течение года.

А может, боялась кладбищенских гиен? Каждый слышал о сержанте Бертране, пойманном на Пер-Лашез. Однажды, когда похоронили молодую женщину, он откопал гроб и совершил развратные действия. Жажда некрофила была необузданной. На суде он признал, что иногда мог за ночь откопать до 15 гробов, пока не находил нужную женщину. Он был очень изворотливым мерзавцем, и долго удовлетворял свои жуткие желания. Но однажды попал в ловушку, установленную возле кладбищенской стены. Может мадам Васильской была невыносима мысль, что ее тело попадет в руки подобного монстра?

Есть еще одна возможность, наиболее отвечающая образу азиатской тиранки. Возможно, решила истратить 200 тысяч, чтобы насладиться мучениями кандидата, окруженного тревогами и печалями кладбища.

Если таковы были ее намерения, то в моем случае она очень сильно ошиблась.

Уже поздно. Я выпил бутылку бургундского и пребываю в прекрасном расположении духа. Пора прощаться с моей благодетельницей.

Встаю, склоняюсь и стукаю пальцем в бронзовую плиту:

— Спокойной ночи, Анна Федоровна, спокойной ночи.

Склеп отозвался эхом:

— Спокойной ночи.

Снова приключилось тоже. Мои записи, оставленные в порядке на столе, утром валялись на полу. Надо будет сложить их в другом месте или использовать пресс-папье. На пол их сбросил порыв воздуха. Ночью я неожиданно проснулся, хотя спал глубоким сном. Будто в нервы послала сигнал какая-то электрическая батарея. Легко будет это прояснить. Все мое естество настроено на эту работу. Когда сплю, подсознание бодрствует. Чувство опасности, угрожающей моему труду, вырвало меня из сна.