Андрей Посняков - Первый поход

— Значит, вот как. — Аббатиса задумалась. Она сидела перед длинным столом в массивном — под стать самой — кресле с высокой резной спинкой из ирландского дуба, поставив ноги на небольшую скамеечку, и пытливо рассматривала незнакомцев. Синеокую девицу в скромной одежде послушницы и молодого светлоглазого парня — явно откуда-то из северных стран. Верить им или нет? Скорее — верить. И вовсе не потому, что они своим видом вызывают какое-то особое доверие, нет, да Хельги на это и не рассчитывал, рассчитывал на другое — на хваленый ум аббатисы. А уж та логически помыслила: — по всему выходило, могла ведь эта паршивка Гита такие дела учудить, подставив отца родного, вполне могла. В ее это характере, ну да ничего, обитель девку исправит, срок только дайте, и не такие грешницы каялись. А Гита эта… Тоже, Мария-Магдалина выискалась…

Ух, злодейка. И руку — якобы свою — она же подкинула, не стыдно было душу безвинную загубить, ладно, скоро отольются кошке мышиные слезки, ужо в подвале темном, сыром насидится-наплачется.

— Так. — Матушка Урсула подвинула поближе небольшой кусочек пергамента. Взяла гусиное перо, обмакнув в чернила, и быстро набросала несколько строк:

«Достопочтенному господину Эльдельберту, тану Эсбурга и прочих мест, от Урсулы, дщери Божией, поклон. С подателями сего письма надлежит немедля скакать в Честер, взяв с собой двух воинов, по пути заехать к купцу Седрику. Буде он дома, пускай тоже собирается в путь. Если же нет, то тогда скакать, не задерживаясь, Божьею милостию. С письмом придут девица именем Магн, послушница, и молодой дан по имени Снорри. В Честере возьмете девицу, вам известную, да на обратном пути, за ради Господа нашего, заедете в деревню Эймстон, где мужички, лэты и уили, совсем против Бога идут и шестую седмицу десятину не платят, а кроме того, и оброка от них, вижу, не дождаться. Мужичков тех покарать надлежит с примерной строгостию, на то у вас и воины будут. А уж я в долгу не останусь. Да поможет вам Господь, аминь».

— Нате! — Аббатиса свернула пергамент в свиток и тщательно запечатала его перстнем, капнув воску из горящей на столе свечи. — Скачите в соседнюю деревню, ее с холма видно. То манор тана Эльдельберта. Дадите ему письмо — он все сделает. Завтра к утру и выедете, помолясь.

— Ой, матушка! — вскрикнула Магн. — К утру-то, пожалуй, поздно будет! Лучше б сейчас скакать!

— Сейчас, говорите? — Аббатиса почмокала губами. — Ну, индо так и пусть будет. Если, правда, Эльдельберт не с охоты. Если с охоты, да пирует — никуда в ночи не поскачет, только утром. Ну, что стоите? — Матушка Урсула небрежно протянула для поцелуя руку, к которой по очереди приложились сначала Магн, а затем, глядя на нее, и Снорри. Молодому викингу, правда, подобный ритуал дался с большим трудом, и только уважение к пославшему их ярлу спасло аббатису от презрительной насмешки Снорри… В лучшем случае от насмешки…

Когда они выехали из врат обители святой Агаты, в небе уже зажглись звезды. Желтые, далекие и холодные, они висели в черно-фиолетовом небе недвижно, как и сто, и двести лет тому назад, и даже еще до Рождества Христова. Звездам не было никакого дела ни до воинов, которых, прочитав письмо матушки Урсулы, спешно скликал эгсбургский тан Эльдельберт, ни до двух пилигримов — отца Деклана и Никифора-Трэля, жгущих костер у пристани, ни до сидящего рядом с ними, в образе монаха, Черного друида Форгайла, досадливо поджидающего Ульву (напрасно, заметим в скобках), ни до Дирмунда Заики, вместе с неким бежавшим лэтом Эрмендрадом нашедшего-таки кое-какой приют в Нортумбрии у данов, ни до Красавчика Фриддлейва, ставшего уже уважаемым воином у них же, ни до действа, неспешно разворачивавшегося в небольшой спальне корчмы Лохматого Теодульфа, бывшей римской вилле. А действо, там разворачивающееся, было весьма интересным…

С золотым подносом в руках Гита вплыла в комнату странствующих поэтов, красавица с пылающим взором. Стояла полутьма, лишь в дальнем углу тускло мелькало зеленоватое пламя сальной свечи, отбрасывая от черных фигур гостей бегающие причудливые тени. Один из них, похоже, уже спал, утомленный дорогой, а двое других молились, стоя на коленях перед распятием.

— Эй! — тихонько позвала Гита.

Оба молящихся обернулись. Лица их скрывала тень капюшонов.

— Я принесла вам вина, — улыбнулась девушка. — И хотела бы послушать песни. Ведь вы и вправду барды?

Гости молча поклонились.

— Конечно, мы споем тебе песни, — кивнул один из них. — Только хорошо бы принести сюда арфу или хотя бы лютню.