Ярослав Петрашко - Черный бульвар

… Снег повесил трубку и, глубоко вздохнув, как человек, укладывающийся в постель, откинулся в кресле. Судя по выражению его губ, по которым Залесский уже начинал читать не хуже сурдопедагога, результат беседы с начальством его удовлетворил.

— Ну, как Папаша? Сменил гнев на милость?

— Гм… Пока говорить рано, но кое в чем, похоже, я его убедил. Насчет медзаключения он тоже сомневается, хотя и версия с собакой, пожалуй, его особенно не вдохновляет. Тем более, что ее труп уже сожгли и подвергнуть его нашей экспертизе невозможно. Все, что у нас есть — показания патруля, случайных свидетелей, экипажа спецмашины — ничто напрямую не связано с убийством. А заключение кинологов — так, сочинение на вольную тему. «При определенных обстоятельствах… если допустить, что…» Слишком много сослагательного наклонения. Нет четкого и недвусмысленного мнения, что бешеная собака может разорвать человека на части, как в нашем случае».

— А кролики, кошка?…

— Следствие ведется по делу об убийстве людей, а не кошек и кроликов. К тому же, как я понял, у участкового либо очень богатое воображение, либо плохо с точностью словоупотребления. Мне кажется, что животные были просто сильно погрызены, но не разорваны на части, как наши потерпевшие. Вряд ли эта художественная проза, включая и эссе кинологов убедят прокуратуру. На этом основании дело нам не закроют. Я на своем веку достаточно написал отказных материалов, можешь мне поверить.

— Так что у нас остается? Версия судмедэкспертов?

— Ты слишком пышно титулуешь этого сопляка, который замещает Главного. Ты же его видел: на стене Фреди Крюгер, в руках — Хичкок, в глазах — нездоровый блеск, в голове маньяки. Ну, и заключение в том же духе: новый Джек Потрошитель. Хорошенькая перспектива для отдела, для нас с тобой, да и для города тоже. Маньяк может залечь на дно на любой непредсказуемый срок, а может выйти на охоту через час.

— Ну, а что Папаша?

— Господин полковник что-то пробуровил насчет эксперта-психолога, если версия о маньяке подтвердится. Честно говоря, мне это не очень понравилось, потому что психолог может нам столько ложных наводок надавать — до пенсии будешь отрабатывать. Единственное, что меня порадовало — это конец нашей беседы. Папаша сказал, что постарается убедить прокурора в собачьей версии. И тот, кстати, может, стиснув зубы, с ней согласиться: накануне выборов надо позаботиться о правовом имидже города. Во всяком случае, пока у нас головных болей будет поменьше. И я, наверное, выпишу себе командировку в одно курортное местечко, где у нас есть пара пустяковых делишек. Отпуска мне, конечно, никто не даст, а перевести дух необходимо… Тебя что-то смущает?

— Да как сказать… В общем, ничего, если не считать, что мы как были, так и остались на месте. А дело это мне не нравится.

— Что, какая-то зацепка?

— В общем-то не зацепка, а так, заусенец… Но очень странный… Видишь ли, один из патрульных, мой старый знакомый, охотник и собаковод, уверен, что видел не собаку, а белого волка…

…Саша полулежал на диване, покачиваясь в теплых волнах ленивой сытой дремы. Не только говорить, но и думать о чем-то не было ни сил, ни желания. Голод, боль, тошнота исчезли бесследно после того, как Ян чуть ли не силой влил в него два стакана крови, и то лишь убедив Сашу, что кровь — донорская и что у Яна, как врача, есть возможность доставать ее, правда, в небольших количествах. Расслабление и сонливость внезапно исчезли от резкого неприятного запаха аммиака. Саша открыл глаза и увидел наклонившегося над ним Яна с пузырьком в руке. Ян убрал нашатырный спирт и уселся в кресло напротив: «Ну что, продолжим прерванный разговор?»

— Какой? — простонал Саша, безумно сожалея об утерянной нирване и глядя на Яна почти с ненавистью.

— Вернее, не прерванный, а несостоявшийся — ты так быстро убежал тогда…

Перед мысленным сашиным взором прокрутились прошедшие дни духовных и физических мучений, и он, стиснув зубы, ответил: «Глаза бы мои тебя не видели, маньяк чертов!»

Ян рассмеялся так же весело и беззлобно, как в первую их встречу в баре.

— Ну вот видишь, ты же совершенно не владеешь предметом, а пытаешься меня клеймить и проклинать! Поэтому давай-ка я тебе расскажу все по порядку о себе и обо всем, что я знаю, а ты уж сам потом будешь делать выводы…

— …Это случилось почти год назад, когда мне исполнилось 27, и я снова вернулся в этот город, город моего детства и моей юности… Впрочем, сентиментальную часть можно опустить, она тебе знакома. Чтобы хоть как-то скрасить свое одиночество, я поехал на машине (тогда у меня была машина, темно-синий «вольво») в загородный ресторан, где с успехом напился до такой степени, что не заметил, когда за моим столиком появились двое субъектов, изрядно мне подливавших и попеременно изливавших мне душу. Как вскоре выяснилось, они полюбили меня с первого взгляда и поняли, что я нуждаюсь в дружеской помощи и поддержке, каковая мне бескорыстно предлагалась. Меня постигла участь всех нелюдимов, привыкших пить в одиночестве: я попался. К тому же, вероятно, они мне еще что-то подсыпали в спиртное, да и напитки подбирались по принципу «на тот свет без пересадки». Когда я почувствовал, что перехожу «на автопилот», я попросил своих новых «друзей» отвезти меня домой, потому что сам за руль сесть не смогу. Должен тебе заметить, что тогда, кроме алкоголя, у меня была еще одна слабость: к дорогим побрякушкам, которыми я в ту пору обвешивался, как Ее Величество Императрица Елизавета. Это меня и погубило. Меня вынесли из ресторана, я отдал ключи, объяснил, куда меня отвезти (они, к счастью, слушали невнимательно, или я плохо изъяснялся, иначе они ограбили бы и квартиру), потом оказался на заднем сиденье и тут же отключился. Дальнейшее помню очень туманно и отрывочно: кто-то шарил по карманам, срывал с пальцев перстни, с шеи — золотую цепочку с крестом, усыпанным камнями, я сопротивлялся — поначалу вяло, потом все активнее… Последняя мизансцена, которую я запомнил, была примерно такова: машина мчится где-то в горах (за окнами то мелькают черные деревья, то вдруг повисает близкая луна над каким-то ущельем), я делаю отчаянный рывок и хватаю того, что за рулем, за волосы, в это время второй несколько раз бьет меня ножом. Последний удар приходится в грудь, прямо в область сердца, и я, как ни странно, успеваю удивиться, что боли не чувствую, и тут мое сознание гаснет окончательно.