— Мочалин слушает… — заговорил генеральный директор.
Дядя Коля принял у него мобильник (легко, будто подхватил эстафету) и сообщил абоненту, продолжая начатый разговор: «…слушает да ест!» — а следом попытался забить малогабаритный аппарат в просторную мочалинскую глотку.
Лязгнули зубы.
Вот оно: мгновение, когда действие частного лица становится Деянием. Само же лицо в этот миг меняет свой статус, превращаясь из скромного «частного» в подневольное, «юридическое».
Определённо, всё так и было.
Так, да не так: с того мгновения, когда Бах одним взмахом перерубил Шуберта пополам и до того рокового момента, когда известный московский предприниматель распробовал вкус пластика и металла, прошло, должно быть, не более пяти секунд. На старте дядя Коля мирно сидел слева от меня, но уже в точке своего триумфа он возвышался над присутствующими в двадцати-тридцати метрах от пункта отправления. Как он сумел покрыть так скоро это расстояние, какая интуиция безошибочно привела его к источнику возмущения в полутёмном зале — я не знаю. Я пропустил смену декораций и первые полторы минуты присутствовал, как и все прочие — на правах зрителя, ошеломлённо наблюдая за разворачивающейся драмой на фоне тихого — будто перестук речной гальки — фортепьянного вступления.
Когда — пять или шесть часов спустя дядя Коля открыл глаза в реанимационной палате, первые слова его были: «так жаль». Ему было жаль неуслышанного Rondo и оборванного Scherzo. После он заплакал от боли и я выскочил в коридор, чтобы разыскать врача или медсестру. Я подумал тогда, что дядя Коля умрёт от побоев. Его рёбра были сломаны в четырнадцати местах, челюсть пришлось собирать по кускам, до сих пор дядя Коля слегка шепелявит, когда волнуется, и мы говорим: «Мочалин пролетел» и с самым серьёзным видом подмигиваем друг другу…
Первый удар пришёлся в солнечное сплетение.
Зрители вскрикнули.
Мочалин выплюнул мобильник.
Я вскочил с места.
Шуберт поставил птичку, и Любимов, повинуясь, ударил по клавишам — внезапное, как озарение, «форте» на фоне медленно разворачивающейся, раскачивающейся и повторяющейся ритмической фразы.
3.
Далее — безумие, хаос. Кто-то из великих, не упомню кто именно, заметил: мол, Шуберт в этом Andantino позволил себе столько странного и эксцентричного, хватит сполна, чтобы затмить долгие годы прекраснодушной наивности. Вторую часть ля-мажорной сонаты можно без преувеличения назвать естественным и даже простым (ведь хаос — прост!) продолжением первой: выразительность — без экзальтации, ясность отчаяния, нюансы в сфере тихого звучания столь разнообразны и богаты, что кульминация приобретает масштаб стихийного бедствия.
Нас выволокли за дверь, и музыка ни разу не споткнулась. Цирковым, ёрническим пассажам Scherzo мы внимали уже снаружи, удивляясь неожиданным ритмическим совпадениям — мельтешение кулаков, ребристых подошв, выпученные глаза, раззявленные рты, ватные, потусторонние — из-за стены — аккорды венского рояля. На мгновение в моём поле зрения мелькнуло окровавленное лицо дяди Коли — он смеялся.
Месяц или два спустя мой друг признался, что в тот миг увидел изнанку шубертовского Scherzo. «Согласие» — вот нужное слово, — сказал дядя Коля, — здесь Шуберт соглашается с вывихнутым безумным миром. У нас, имеющих уши, имеется странная потребность быть немножко увечными, в гомеопатических дозах — для профилактики. Смерть мы с детства принимаем по капле, чтобы придя потом в своей силе и великолепии, она не застала нас врасплох. Исповедовавшись, отказавшись от себя, мы чувствуем несказанное облегчение.
Это как та плачущая икона, чьи слёзы богомольные старушки запекают в тесто и дают внучкам — для избавления от скорбей и хворобы. Можно ли чужое горе исчерпать и избыть — за счёт своего собственного? Для спасения утопающих нужно ли утонуть самому? Шуберт это делает.
Мы умрём , — говорит эта музыка. — Будьте счастливы.
Били нас в фойе, в присутствии администратора и одной из этих тётушек-клушек, которые получают скромный предпенсионный паёк за наведение порядка в зале. У неё был длинный аллюминиевый фонарик времён Великой Отечественной, которым она помахивала, пытаясь произвести впечатление на дюжих бойцов-охранников. И — да, разумеется, администратор вызвал милицию.
На следующий день газеты писали об этом, но — без имён и животрепещущих подробностей.
— Мы читали, мы знаем! — радостно вскрикивают все до единого.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу