Дмитрий Казаков: Московская метель

Он был готов действовать, вот только не знал, как.

— Ну нет, ты же понимаешь, что я шучу? — улыбка на украшенном очками лице стала шире.

С негромким щелчком отошла крышечка на задней поверхности золотого «яйца», и зажатый в большой белой руке ключ проскользнул в скважину. Вот сейчас часы окажутся заведены, и станет поздно, все завертится по новому, и на этот раз на вокзале не найдется излишне глазастого мальчишки, что подберет обреченный стать жертвой предмет.

— Мы отпустим тебя, только сначала обезвредим, как ту отвратительную цыганку… — продолжил босс.

Тут щелкнуло повторно, но на этот раз в голове у Мишки.

Он вспомнил гадалку, что приставала к нему возле метро, и мысли закрутились с бешеной скоростью, цепляясь друг за друга, точно колесики в часах. Как она сказала, прежде чем с перекошенным лицом убежать прочь… «ключ в ключе, опора в ключе, жизнь и смерть того, чему быть и не быть, в ключе»?

Именно так!

Перед глазами замелькали эпизоды, пережитые за последние дни, и вроде бы не связанные между собой.

Белое неживое лицо театрального завсегдатая, его настойчивый шепот, что гремит в ушах: «Всякая вещь, предмет, явление имеют власть над нами и над миром поскольку мы придаем им значение… Разбила очарование, запустив в него банальностью…»

И туфля, летящая через сцену.

Олег с его пристальным, хищным взглядом, замерший с мобильником Мишки в ладони: «Имеет значение не только то, чем бьешь, а как и куда…»

Женщина-экскурсовод в Успенском соборе, под тяжелыми сводами, под взглядами святых и ангелов: «Сила может рождаться только в определенных местах, как и умирать, кстати, тоже. Правильное, истинное действие возможно только в конкретной точке пространства, в другой оно не будет значить ничего…»

Вот и ответ, почему у Мишки ничего не выходило, и не могло выйти в Большом Театре.

Золотые часы наделили ценностью и могуществом здесь, на вершине небоскреба, и лишь тут их можно лишить всего этого. Да и еще «удар» банальностью нужно нанести вполне определенным предметом… если царь на сцене орудовал посохом, а Мари из балета туфлей для танцев, то здесь придется пустить в ход ключ.

Но как до того добраться?

Стоит ему дернуться, как навалятся лохматый с плечистым, а любого из них хватит, чтобы скрутить в бараний рог крепкого взрослого мужчину, не говоря уже о двенадцатилетнем мальчишке!

Из памяти встал заснеженный парк, уходящая в заросли лыжня…

Там Олег с друзьями учили его «рывку», тому, как двигаться быстрее желания, и не только собственного, но и чужого.

— Что такое? — босс замер, похоже, он прочитал что-то на лице Мишки.

Но как, как повторить то, что он проделал тогда с рюкзаком?

Надо вспомнить то ощущение, когда ты словно выскакиваешь из собственного тела, не только из тела, а из разума тоже.

— Я… — произнес за спиной лохматый, и время точно остановилось.

Мишка прыгнул вперед, увидел, как задрожали сжатые на ключе белые пальцы босса. Услышал сдавленный удивленный кашель, и одним движением выхватил часы из ладоней хозяина небоскреба.

Краем глаза уловил, как двинулись с места Охотники — они соображали и шевелились куда быстрее обычных людей, но даже их реакции оказалось сейчас недостаточно! Вцепился в скользкий и гладкий, будто из стекла вырезанный ключ, и с усилием повернул его против часовой стрелки — почему так, сам не понимал, знал только, что так надо.

Кабинет наполнился царапающим уши скрежетом, задребезжали оконные стекла.

Внутри золотого «яйца» что-то завибрировало, ключ едва не вырвало из пальцев, и он принялся крутиться прямо в скважине. Глаза босса выпучились, полыхнули отчаянием, а в следующий момент лишились всякого выражения, и он рухнул на стол лицом вперед, протяжно хрустнули очки.

Слишком много вложил этот человек в дорогие старинные часы — сил, надежд, времени, желаний; и теперь, когда они разрушались, он лишился значительной части того, что называется душой.

По золотым стенкам пошли трещины, и Мишка поспешно бросил их на стол.

Развернулся, готовясь уворачиваться от лап Охотников, но те отступали, тряся головами и дико вращая глазами. Первым рухнул плечистый, прямо, не шевельнув ни рукой, ни ногой, как срубленное дерево, рядом мягко завалился лохматый, и его тело несколько мгновений трепала судорога.

Последним упал парень в кожаной куртке, откликавшийся на Антона, и по стенам кабинета словно прошла волна.

— Святое дело, — пробормотал Мишка, понимая, что спокойствие испарилось, страх вернулся, да такой, что затряслись руки.