Дмитрий Казаков: Московская метель

Так что главное сейчас вырваться, ну а там науки Юрия Анатолича должно хватить, чтобы удрать. Рвануть к главному входу в театр, в толпу выходящих зрителей, позвать на помощь и искать одноклассников.

— Дяденьки, отпустите меня, пожалуйста, — захныкал Мишка, и даже выдавил из глаза слезу.

Нужно изобразить, что он испуган и сломан.

— Еще скажи, что больше не будешь, — посоветовал лохматый, и засмеялся, так тряся башкой, что из шевелюры его полетел мусор. — Очень хорошо будет… Тогда мы зарыдаем, и отпустим тебя.

Но хватка на загривке Мишки ослабела.

— Ну, дяденьки… — он немного присел, вывернулся из чужой руки и метнулся в ту сторону, где стоял щуплый в кожаной куртке.

Он выглядел наименее опасным из троицы, и пусть окажется на дороге у тех, кто бросится в погоню.

Чужие руки схватили пустоту совсем рядом, за спиной возникла сдобренная руганью суматоха. А Мишка понесся, набирая ход — так как учили, быстрее, чем на самых важных соревнованиях.

Там за тобой никто не гонится, а тут…

Довести мысль до конца не успел — лохматый Охотник появился с одной стороны, плечистый с другой.

— Неплохо бегаешь, — сообщили ему в два голоса, и Мишка получил в ухо с такой силой, что полетел кубарем.

В голове будто лопнула трехлитровая банка с теплой водой, даже услышал, как зазвенели осколки. Перед глазами взорвался фейерверк, много круче того, что бывает в Заволжье на день города или девятое мая.

— Не рыпайся больше, юнец, — прошептали во второе, не пострадавшее ухо. — Не стоит. Иначе я оторву тебе ногу, и мы доставим тебя Боссу с одной культяпкой. Или ты не веришь?

— Верю… — ответил Мишка.

О да, в том, что эти двое способны на такое, он не сомневался.

Его без грубости подняли на ноги и, почти бережно придерживая за плечи, повели куда-то. Шум в голове немного стих, и смог разглядеть, что театр остался позади, и что они шагают к обочине, туда, где припаркован огромный «Хаммер» цвета кирпичной стены.

Пиликнула сигнализация, открылась дверца.

Мишку втиснули в пахнущее сырым бельем нутро, а и в этот момент он повернулся, разглядел спускающуюся по ступенькам Большого Театра Анну Юрьевну в ярком платке, торопившихся за ней одноклассников… Может быть, крикнуть, позвать, но нет, слишком далеко, не поймут, да и увезут его прежде, чем кто-то сориентируется.

— Тут такое дело, не балуй больше, — сказал усевшийся рядом парень в кожаной куртке.

Лохматый оказался с другой стороны, так что если и убегать, то только вперед, в щель между сидениями, хотя на одном из них плечистый, а мимо того не проскочишь, как не обгонишь автомобиль на забеге в километр.

Мотор взревел, и машина буквально прыгнула с места, так что Мишку потянуло назад.

Ему не мешали смотреть, куда они едут, но он все равно слишком плохо знал Москву, чтобы запомнить маршрут. И все же отсутствие мер предосторожности только усиливало тревогу — похоже, они не опасаются того, что похищенный мальчишка пойдет в милицию и расскажет, куда его возили…

А значит… он не пойдет и не расскажет.

От страха Мишку затрясло, он почувствовал горечь и глухую досаду.

Неужели все оказалось зря, он обезвредил золотые часы, но это ничем не поможет ему? Или не обезвредил?..

Чтобы не показать, как ему плохо, он наклонился и спрятал лицо в ладонях.

Плечистый вел джип так, словно тот был самолетом — почти не притормаживал, только сбрасывал газ, ускорялся при малейшей возможности, подрезал соседей и проезжал под желтый и красный. Пассажиров швыряло туда-сюда, мимо проносились дома и перекрестки, светофоры и автобусы.

«Сдаваться нельзя», — подумал Мишка, немного успокоившись.

Жалко, что так вышло, но он сделал все, что мог, или хотя бы попытался!

Он убрал руки от лица, и сел прямо — пусть видят, что он не раскис, что готов ко всему. Обнаружил, что машина летит по широкому шоссе, а впереди поднимается небоскреб, похожий на уродливый палец из стекла и металла.

Он нависал над Москвой, точно грозил ей, и на верхушке равномерно вспыхивал красный огонек.

— Нам туда? — спросил Мишка.

— О, а пацан-то наш ожил, — лохматый поглядел с интересом, голову склонил набок. — Много будешь знать, скоро состаришься, хотя тебе это не грозит.

И он показательно щелкнул зубами, острыми и белыми, как у волка или тигра.

Но Мишка даже не вздрогнул — он больше не боялся, хотя и понимал, в какой опасности находится. Страх остался позади, ему на смену пришло холодное отрешенное спокойствие — такое порой накатывало перед серьезными стартами, и в таком состоянии он показывал лучшие результаты.