Алексей Калинин - Ведарь [СИ]

Я осмотрел себя, рваная одежда, пятна засохшей крови. Помогал вытаскивать раненных? Оттуда я и услышал: «Спасибо, сын»?

Наша спутница завязала веревку на заборе и кивнула на дом. Мужчина подтолкнул меня ко входу. В прихожей меня мотнуло так, что я едва не влетел в белоснежный бок русской печи, хорошо, что крепкая рука поддержала за шиворот.

– Сейчас, Саша, сейчас, – проворковала сзади женщина.

Тело стало ватным и неуклюжим, в виски билась фраза: «Спасибо, сын!». Холодная вода плеснула мне в лицо, и жесткая ладонь прошлась по лбу, носу, щекам. Вафельное полотенце поцарапало квадратиками, и на нем осталась черно-бурая грязь.

Кровь пополам с пылью.

Вода пополам с грязью.

Волосы слиплись и лезли в глаза, женщина подвела меня к кровати, и я без лишних указаний бухнулся на разноцветное одеяло.

«Спасибо, сын! – последнее, что я услышал перед тем, как очутиться в лесу.

Ели окружают поляну непроходимой стеной, возле небольшого костра лежит мертвый старик. На морщинистой коже лица играют отблески огня. Судя по торчащему изо лба стержню арбалетной стрелы – он вряд ли имеет шансы выжить. Я подхожу ближе – можно не прятаться, волчий вой раздается ещё далеко, и я успею выдернуть стрелу.

Кто ты? Ответь мне!!! Услышь меня.

Медная игла сама запрыгивает мне в ладонь, когда я слышу шорох. Шорох доносится из землянки. Я нагибаюсь над трупом и выдергиваю арбалетный болт. Движения проходят на автомате и арбалет взводится в течении секунды.

Такой же болт был у меня, когда я выстрелил в черного оборотня! И арбалет тот же самый!

Шорох повторяется, краем глаза я замечаю движение и метаю иглу в сторону землянки. Вот же блин, едва не попадаю в ребенка! Игла втыкается в деревянное перекрытие и дрожит в столбе, над головой темноволосой, чумазой малышки. Дите, только-только научившееся ползать, вылезает наружу и тянет ко мне пухлые ручки. Обед Волчьего Пастыря? Эта падаль захотела сладенького? Если бы мог, то убил бы его ещё раз.

Грязное личико куксится, ещё чуть-чуть и она заплачет. То, что это она, я понимаю по розовому платьишку, недавно бывшему как у куклы, а теперь перепачканному и в прорехах. Волчий вой приближается, нужно бежать, но как оставить ребенка? Я подхватываю девочку на руки и отбегаю к краю поляны. Арбалет прыгает в перевязь на спине, и в это время я чувствую дикую боль в правой руке, словно кожу сжимают маленькие кусачки.

Ребенок-оборотень? До этого мне попадались только взрослые особи. Что там говорил Иваныч – они становятся оборотнями по праву рождения?

Этот темноволосый ангелок рвет кожу на плече и оскаленным ротиком тянется к моей шее, к артерии. Я от неожиданности роняю «девочку» – она долетает до земли черным чертенком и тут же кидается на мою ногу. Раздается треск платьица, из руки вырывается фонтанчик крови. Перевертень в миниатюре! Я успеваю отбросить её прочь и выхватываю арбалет. Истошно вереща, оборотенок переворачивается в воздухе и на землю падает уже ребенок. В прицеле виден грязный лобик, ясные карие глазки и стекающая с губ кровь.

Моя кровь!

Ребенок начинает хныкать и снова тянет ко мне ручки. Мой палец дрожит на курке, но я не в силах нажать. Перед глазами встает мой Сашка – ведь он примерно такого же возраста! Я опускаю взгляд на рану, она потемнела по краям прокуса – я заражен!

Темноволосая девочка хнычет и тянется ко мне, а я не могу нажать. Я вытаскиваю медное «яблочко» – заветное, то самое, что осталось после смерти Александра, моего напарника. Однако вовремя вспоминаю, что тогда Ольга с Сашкой останутся одни, и никто им не поможет.

Я должен жить!

Отец, что же ты наделал?

Ребенок подползает ближе… Я не могу нажать на курок… Эта маленькая тварь пытается меня ещё и гипнотизировать?

Волчий вой раздается совсем рядом – судя по звукам идет целая стая. Я кидаюсь прочь. Прочь от маленького перевертня, прочь от мертвого Пастыря, прочь от стаи оборотней. Я должен жить: чтобы защитить Ольгу с Сашкой, чтобы доставить тетку домой, а там она сможет позаботиться о семье. Я убью себя позже, когда мои родные будут в безопасности. Волчий вой звучит постоянно и плавно переходит в петушиный крик.

Утро началось с далёкого петушиного крика. Горлопан встречал раннее солнце отчаянными криками. Теплое одеяло не хотело выпускать из ласковых объятий, но взрывающийся мозг требовал объяснений.

Образы метались перед глазами, то отец, то перевертни, то берендеи. Юля, мама, тётя? Всё смешалось, кружилось в бешеной чехарде. Я зажимал руками взрывающуюся голову, но это не приносило успокоения. Я откинул лоскутное одеяло прочь, почему-то вспомнилось: «Денис Иванович, прикрой срамоту-то!»