Мария Фролова - Шипы Черного Ириса

Она сгорела вместе с Антоном и Светой. А за одно и хорошо напугать моего Создателя, чтобы не качал права. Я уже много раз наблюдала одну и ту же картину: как самые разные люди, при встрече с этим человеком, которого я не рискнула бы назвать по имени даже в мыслях, поджимали хвосты и моментально превращались из страшных хищников в присмиревших и облезлых псов, готовых за доброе слово или кость облизать ему туфли.

Надежда — самая глупая и болезненная в мире вещь!

— У меня нет семьи! — взорвалась я.

Сама не заметила, как вскочила на ноги. Стул с грохотом отлетел, кувыркаясь по полу, будто мячик. Я ударила ладонями в стол — тот скрипнул и покрылся сеткой мелких трещинок, будто не лакированное дерево, а стекло.

— Шевельнешься еще на миллиметр — и я испорчу тебе грудь! — почти ласково, с удовольствием проговорили от двери.

Я скосила глаза, послушно застыв статуей в чуть наклоненной позе. В дверном проеме стоял капитан Серов. В руках он держал странного вида пистолет, с необычно широким дулом и светящимся огоньком индикатора на рукояти. Такой же только не зеленый, а красный огонек светился, недвусмысленно указывая лазерным указателем мне на центр грудной клетки. С такого расстояния промахнется только имбецил или главный герой не слишком продуманного боевика.

Благодаря этой красной точке я, наконец, сообразила, что применила силу в госучреждении! Оскалилась на представителя власти! Это было бы страшно, и я, наверное, испугалась бы в иных обстоятельствах. А сейчас я всерьез размышляла: если брошусь на капитана — это будет считаться суицидом, запретом, на который меня наградил Создатель.

Стоим, смотрим друг на друга. Секунда, другая… Уверена, что капитан гадал: сможет ли пристрелить нас обоих, а потом обставить это перед ВАВ, как самооборону.

Я ощущала сексуальное возбуждение Юлии. Девушка при виде капитана завилась, как подросток при виде популярного поп-кумира. Она не шевелилась, не изменилась в лице, а я чувствовала, как чуть подрагивают ее мышцы на внутренней стороне бедер. Она едва сдерживалась, чтобы не начать ерзать в своем кресле. Дыхание и сердцебиение, как и выражение лица, эта вамп контролировала прекрасно, а вот некие, менее заметные поползновения своего тела она упустила.

Ей стоило бы взять пару уроков у Амадея. Ведь он контролирует свое тело просто великолепно. Я никогда не определяла его эмоции вот так, просто, по телу. В его случае это были совсем иные ощущения, будто вырванные из глубины его подсознания.

Стоило вспомнить про Амадея, как он подал голос:

— Юноша, я не советовал бы вам наводить прицел на моего птенца, — в этой фразе не было угрозы. Она прозвучала более чем шутливо и даже дружески.

Я мысленно возрадовалась. Зеленоглазый снова решил надо мной поиздеваться. Это нужно использовать!

— А я советовал бы тебе заткнуться, упырь!

Я не могла видеть из своего положения Амадея, но я видела его, чувствовала. Не знаю, как описать. Это было что-то среднее между зрением и ощущением, Все равно что чувствовать на себе чужой взгляд, и при этом точно знать, что делает наблюдающий, где он и что испытывает.

Амадей мягко отстранился от стены и медленно выпрямился, опустил руки вдоль корпуса. Вальяжно, словно большой кот. Ровный, безмятежный пульс, будто отсчитывал убегающие мгновения. Секунда расслабленности — и все тело вампира налилось силой. Отголоски этого насыщения передались и мне, они прошлись волнами холода по ногам, затем тепла — по спине. Неведомая энергия, как вода под действием поверхностного натяжения, замерла под кожей Амадея. Еще секунда — и сила буквально, выплеснулась из его тела, как из переполненного бокала. Она за один удар сердца наполнила всю комнату.

— Занятные вы, люди, существа… — все с тем же дружеским юмором в тембре, заговорил вампир.

Юлия вскочила со своего места. Для меня — она просто смазалась в пространстве. Для человека — она, наверное, и вовсе в воздухе растворилась.

Девушка обогнула стол и рухнула перед Амадеем на колени. Не просто опустилась на одно колено или упала на четвереньки. Она сжалась в клубок, спрятав руки и уткнувшись в пол носом. Теперь от ее возбуждения не осталось и следа. Теперь, от нее исходил такой страх, что даже мне стало ее, почти жаль. Почти…

— Господин, прошу вас… умоляю…! — взмолилась она, срываясь на плач.

Ее «господин» прозвучало не как уважительная форма обращения, а как титул. Причем не просто Господин — с большой буквы, а «ГОСПОДИН» — с таким фанатичным благоговением и трепетом с каким религиозные фанатики языческих культов возносили молитвы своим богам.