Макс Фрай - Зеленый. Том 3 [litres]

На самом деле, я не смотрел, а считал полоски в коктейле (их шесть). Но всё равно почему-то вспомнил; ну, с колдовством, я это уже давно заметил, часто получается так: если оно происходит в твоём присутствии, информация о процессе каким-то образом сама в тебя встраивается. То есть, учишься не столько ты, сколько действие – осуществляться через тебя.

Поэтому прежде, чем я успеваю задуматься, что и в какой последовательности надо сделать, на небе появляется новая надпись: «Wszystko keista» [36] Комбинация из польского «wszystko» («всё») и литовского «keista» («странно»). , – а дальше почему-то кириллицей: «факин шит».

– Это ты хорошо придумал, – говорит Нёхиси. – И местным всё ясно, и экспатам радость. Отличная штука мультикультурализм!

Это была очередная публичная лекция об искусстве Другой Стороны; он до сих пор их читал раз в неделю, хотя всякий раз накануне божился и клялся, что эта – последняя, потому что время, зараза такая, хоть ты застрелись, линейно, и невозможно втиснуть в него все дела. Надо расставить приоритеты, – говорил он себе. – Главное в жизни сейчас – горькое пьянство, в смысле, обмен мистическим опытом с непознаваемыми явлениями на Другой Стороне, весёлая стрёмная магия Чёрного Севера и прогулки по берегу Зыбкого моря, которое так охотно делится силой, что грех не просить ещё. Если ко всему этому прибавить студентов, которых, ну правда же, свинство бросать посреди учебного года, жизнь становится сложным квестом, где главная цель и награда – кровать, потому что никто не научил меня, бедочку, хитрым жреческим заклинаниям, позволяющим вовсе не спать.

Но он и сам понимал, что от такого удовольствия хрен откажется. Всегда любил выпендриваться на публике, а на лекциях всякий раз набивается полный зал. Выходишь на сцену, такой красивый, маловменяемый и совершенно неподготовленный, потому что всю ночь – ай, да чем бы ни занимался, ясно же, что не конспекты писал – голова от ужаса отключается, зато вместо неё чудесным образом включается нечто иное; короче, тебя несёт. Доброй половине своих удачных идей и точных формулировок он был обязан публичным лекциям. Фиг бы в тишине за рабочим столом до такого додумался, а тут выскакивает само.

В общем, это была обычная лекция; если оценивать вдохновение по той же шкале, что ветер, то примерно шесть баллов – качаются толстые сучья деревьев, гудят телеграфные провода. Он сперва рассказывал о Мюнхенском сецессионе [37] Мюнхенский сецессион ( нем. Münchener Secession) – объединение мюнхенских художников, в конце XIX века отделившихся от господствующей в то время Мюнхенской ассоциации художников. С создания Мюнхенского сецессиона началась история возникновения прогрессивных художественных групп, отвергавших консервативное официальное искусство, на территории Австрии и Германии. , благодаря которому Мюнхен в начале двадцатого века стал одним из мировых центров авангарда, с этой темы вполне предсказуемо свернул на Пауля Клее [38] Предсказуемо, потому что Пауль Клее был одним из основателей и скретарём объединения художников «Новый Мюнхенский Сецессион». , потому что от его слов: «Художник говорит: в своей настоящей форме это не единственный возможный мир» [39], – удобно перейти к разговору о подлинной, тайной, по понятным причинам, именно здесь, на изнанке реальности поддающейся осмыслению роли художников Другой Стороны.

Он уже вполне разошёлся и нормально так гнал, когда заметил, что рядом со сценой, во втором ряду на боковом приставном сидении для билетёров сидит Энди Уорхол, натурально как с парадного фото сошёл. Чёрная водолазка, белоснежные волосы дыбом, пылающий взор, прижимает к груди банку своего знаменитого томатного супа, чтобы не оставалось сомнений. А то вдруг ты, дурак, не поймёшь.

К счастью (или наоборот, к сожалению), на Этой Стороне Энди Уорхол вовсе не знаменитость. Эдо, который долгое время был практически единственным популяризатором искусства Другой Стороны и основным источником информации, не особо любил поп-арт, поэтому редко о нём вспоминал и мало показывал. Самые памятливые из его слушателей могли бы вспомнить, где видели суп, но это уж точно никого не смутило бы. Если кто-то ходит на лекции Эдо Ланга с копией банки знаменитого томатного супа – это, ну, просто мило. Примерно как сделать супрематический маникюр.

Короче, с точки зрения окружающих, Энди Уорхол выглядел вполне обычным умеренно эксцентричным любителем искусства Другой Стороны, каких тут полно. Поэтому к нему не ломанулись за автографами. И не содрогнулись, вспомнив, что он давным-давно мёртв. То есть, узнал его только сам Эдо и растерялся до полной утраты нити повествования. С такими друзьями врагов не надо, – мрачно констатировал он.