Макс Фрай - Зеленый (темный). Том 3 [litres]

– Спи, – сказало туманное существо человеческим голосом. – Никто тебя не увидит. И дождём не намочит. Я за тобой присмотрю.

Когда проснулся, сразу подумал: хренассе погулял. Уснуть в ноябре на улице – такого со мной ещё не было, как бы я ни бухал. Потом вспомнил всё сразу – и что прошло девятое ноября, а всё осталось, как было, и как они с городом всю ночь куролесили, и какое он прекрасное существо. Подумал насмешливо: шикарно я всё-таки умею сходить с ума. Вот оно, моё подлинное призвание, а не кофе варить да портить холсты. Жалко, что оказался не демоном. Такому воображению в человечьей башке пропадать!

Долго ещё сидел на холме, вертел в руках керамическую скульптурку, один из своих талисманов-билетов, который собирался припрятать где-нибудь в городе, но штуковина, не будь дурой, спряталась в кармане пальто. Решил её прямо тут закопать – символически, вместе со своими надеждами, но в последний момент передумал и сунул обратно в карман. Не надо устраивать похороны, дурная символика. Смерть и так гораздо сильней, чем хотелось бы, не стоит ей дополнительно помогать.

Вспомнил заклинание из прошлой жизни-фантазии; он и прежде его иногда вспоминал, но произносить до сих пор не решался. Заранее ясно, что оно не сработает, не человеческие это дела. А мне потом с этим жить, придумывать убедительные объяснения, почему одна неудача не обязательно означает, что всё остальное неправда. И рухнувший мир, вернее, иллюзии свои драгоценные заново из руин поднимать.

Но теперь-то терять было нечего. Поэтому он сказал:

– Я на своей земле, в своём праве. Мне очень надо вернуться в тот день, откуда пропал.

Ничего не случилось, конечно. Даже гром какой-нибудь завалящий не грянул. Но рушиться уже было нечему. После давешнего полуночного звона на Кафедрале ему всё было нипочём.

Он ещё посидел в жухлой сырой траве, без особой охоты выкурил сигарету, глядя в низкое сизое предвечернее небо, а потом встал, не представляя, куда и зачем ему теперь надо, и медленно спустился с холма.

Эдо несколько раз повторил: «Ты лучше всех в мире», – и даже вставил голосом бесцеремонного Сайруса: «Сама-то хоть понимаешь, какая крутая стала? Или надо дополнительно объяснить?». Цвета слушала и улыбалась, явно согласная с ними обоими; наконец сказала: «Дай сигарету», – и Эдо достал портсигар.

Сидели на каменном парапете, холодном, зато сухом, курили, молчали, хотя, по идее, им было что рассказать друг другу – так много, что до самой ночи затянулся бы разговор. С другой стороны, чего зря болтать. Оба и так понимали больше, чем были способны сказать словами, чем в принципе можно в человеческий ум вместить. Что здесь и сейчас – и всегда, во всех временах и пространствах, потому что во Вселенной связано всё – происходит нечто такое, что даже «чудом» называть, пожалуй, не следует, чтобы не умалить. Хотя внешне это ни в чём, конечно, не выражалось. Подумаешь – город, ноябрь, ранние сумерки, пустынная набережная реки Нерис.

Наконец Цвета сказала:

– Я иногда прихожу сюда поиграть – поздно вечером, или ночью, когда на улице никого. А сегодня среди дня подорвалась. Вообще не планировала! У меня выступление вечером, сейчас отдыхать, по идее, должна. Но как лунатик встала, оделась, пошла, потому что – ну, надо. НАДО! И это «надо» целиком захватило меня. Странное всё-таки место – Другая Сторона. И я хороша. Устала как грузчик. И домой давно пора возвращаться, съесть что-нибудь, полежать перед выходом хоть полчаса. Но хрен я сейчас пойду домой, надо ещё поиграть.

Эдо молча кивнул. Не стал вежливо спрашивать: «Я не мешаю? Может, уйти?» Такие вопросы не мы с Цветой решаем. Если я уже здесь, значит, мне надо здесь быть.

Цвета взялась за трубу, но передумала, продолжила говорить:

– Однажды ещё весной я под этим мостом играла, и какая-то тётка пришла. Сильно заполночь, когда здесь никто не гуляет, не представляю, откуда она взялась. Стояла, слушала, потом поблагодарила меня за музыку, обняла и исчезла. Но так и осталась со мной навсегда. Никакая она не тётка, конечно. Ветер, вечность, чистая сила, всё это вместе. Больше, чем всё. Хрен знает, что это было. С тех пор я сама не своя. Но в хорошем смысле. В таком хорошем, что представить себе не могла. И вот сейчас у меня ощущение, что эта тётка вернулась. Хотя сама знаю, что не вернулась. И да, и нет, шао шелат.

Потом она всё-таки заиграла. Такой, конечно, никакого оркестра не надо. Золотая, лучшая в мире труба, – думал Эдо. Собирался сидеть и слушать, но вместо этого почему-то встал и вышел из-под моста, хотя дождь уже не едва моросил, а хлестал. И увидел, что вдалеке по набережной в их сторону идёт человек. Пошатывается как пьяный и одновременно приплясывает под музыку, то есть, получается, слышит трубу.