Макс Фрай - Зеленый (темный). Том 3 [litres]

На часах было время: 03:34. И дата, увидев которую, я захотел умереть на месте, и чтобы потом никакой загробной жизни, пожалуйста, хватит, всё! 10.11.1996. Девяносто шестого, мать его, сраного года. Сраное десятое ноября.

– Значит двадцать четыре года, – сказал я вслух. – Думал, пять-шесть, ладно, я стойкий, как-нибудь выдержу. Но двадцать четыре. Двадцать четыре! Пристрелите меня.

– Прости, но нет, – серьёзно сказала моя гостья. – При всём уважении к твоей воле, не пристрелю. Я не убиваю живое. Я Страж Порога, а не палач. А двадцать четыре года – даже близко не вечность. Мало, на самом деле, с учётом, сколько тебе придётся успеть, чтобы две реальности соединились десятого ноября двадцатого года. Ты, главное, до этого дня доживи.

Голос был, а её уже не было. С большой вероятностью, никогда, – успел я подумать прежде, чем услышал, как голос шепчет мне в самое ухо:

– Ты на Пороге, а значит, я тебя не оставлю. Всегда буду рядом. Всегда.

Шао данэ тэре ахорум. Играй, дорогая, играй.

Проснулся среди ночи от острой боли – то ли в сердце, то ли во всём себе. И одновременно от счастья, такого же острого и беспричинного, как боль. Сонный, растерянный, собственной тяжестью пригвождённый к постели и к себе самому, он сейчас был настолько в согласии с миром, а мир так явственно этому рад, словно они навсегда помирились; на самом деле, не так, скорей оказалось, что мириться некому, и делить им нечего, они – один и тот же чувак, безмятежный, бескрайний, спокойный и буйный, как море. Или даже не «как».

Некоторое время просто лежал и таращился в потолок, словно надеялся увидеть там сообщение, огненным по мутному серому; если можно, не «мене, текел», пожалуйста, а, к примеру, «но пасаран». Наконец взял часы, лежавшие в изголовье, посмотрел на их циферблат. 03:34, и дата: «10.11.1996». Девяносто шестого, значит. Не приснилось, не показалось, не выдумал. Девяносто шестого. Кто-нибудь, пристрелите меня.

Шваркнул часы об стенку с такой силой, что вздрогнул весь дом. Сказал вслух – дому, как сказал бы ребёнку, при котором вспылил: «Не обращай внимания, я не на тебя рассердился. Прости, я придурок бешеный. Не развалить бы тут всё от злости. Крепко ты со мной влип».

Счастье при этом никуда не девалось. Он по-прежнему, как в момент пробуждения, чувствовал себя безмятежным и буйным морем, в столь полном согласии с миром, словно сам этим миром и был. Это ощущение оказалось главным, ведущим, самым его фундаментом, и совершенно не увязывалось ни с обстоятельствами, ни с его настроением, ни с физическим состоянием, от которого сейчас, по-хорошему, скрючиться бы и выть. Вспомнил, как Стефан рассказывал о пребывании на Пороге, когда все твои чувства – горе, усталость, растерянность, злость – кажутся бледными, неубедительными, не захватывают целиком, потому что счастье обнажившего твою суть Порога настолько сильнее и ярче, словно кроме него нет, не бывает и быть не может вообще ничего.

Вспомнив Стефана, вцепился в него как в живого, словно он пришёл навестить и сел рядом, на край кровати, так что можно его обнять, повиснуть на шее, сказать: «Больше никуда не девайся, пожалуйста, так и сиди». От вымышленной близости вымышленного же Стефана полегчало, как от живого, боль прошла, тело перестало казаться непомерно тяжёлым, вот что значит великий шаман.

Памятью тоже ухватился за Стефана и осознал, что помнит если не всё, то многое. Рассмеялся от облегчения – вы есть, чуваки! То есть мы, мы где-то, когда-то, хоть как-нибудь есть! – и одновременно чуть не умер на месте от чувства, которому даже названия нет, когда представил, что мог бы всё это забыть. Прежде часто просыпался человеком в полном забвении, не зная о себе ничего, обычно через пару часов проходило, но какой же безнадёжной жуткой тоскливой вечностью становились эти пару часов.

Следующим номером программы оказалась обычная для него в таких ситуациях мысль: мне приснилось, это просто приснилось, не бывает у людей такой жизни, зато иногда бывают очень длинные, яркие, подробные сны.

Сам себе закатил оплеуху, от сердца, даже в ушах зазвенело: придурок, шарманку смени! Снилось, не снилось, какая разница. Как говорил мой волшебный профессор с изнанки реальности: «Если есть выбор между мифом и его отсутствием, выбирай миф». Не вопрос, выбираю. Сам же сдохну, если не буду верить, что всё это было и продолжается, есть. Предположим, я псих, поверивший в собственный бред – ну и что я теряю? Зато обретаю весь мир. И, вероятно, коньки в придачу, с очень острыми лезвиями, как мечи, драться можно и горло себе перерезать, если битва проиграна, полезная штука в хозяйстве – коньки… И потом, я же действительно псих, кто ещё? Это ни разу не новость, давно бы сидел взаперти с диагнозом, если бы сейчас, как при Советах можно было насильно сдать человека в дурдом. Но теперь, слава богу, всем похрен. Никто тебя до утраты бессмертной души не залечит, если сам в минуту слабости за облегчением участи не придёшь.