Андрей Агафонов - Кровосмешение [СИ]

Отец Владимир, в полном облачении, с большим позолоченным крестом в правой руке, стоит перед Мамедовым, прикованным к сооружению, напоминающему крест. Мясника трудно узнать — он смертельно бледен, кожа на лице висит лохмотьями, но глаза горят лютым огнем.

Царю Небесный, Утешителю, Душе истины… — начинает о. Владимир.

Пацан, перелезающий с балкона на балкон, хватается рукой за перила, напарывается на гвоздь, вскрикивает и летит вниз. Впустивший его сосед сидит в наушниках перед компьютером.

Прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны…

Лицо Василия Юрьевича вытягивается. Мамедов не мигая смотрит в переносицу священнику. Тот поднимает крест и касается им лба Мамедова, слегка надавливая.

Металлический прут опускается на каску омоновца, в каске ослепительно играет солнце — и разлетается на множество радужных осколков.

И спаси, Боже, души наша…

Молодой человек неприметной наружности запирает изнутри гараж, садится в машину, опускает стекло и поворачивает ключ в замке. Девушка в полубессознательном состоянии лежит на заднем сиденье.

— ДИМА! — ребенок бросается прочь от потасовки, Крылов бросается за ним. Слышен отчаянный женский крик: второго сына топчет обезумевшая толпа.

— Ты снимаешь?

— Да, — глухо говорит оператор.

Верую во единого Бога-отца, Вседержителя, творца неба и земли… — гудит отец Владимир, пристукивая Мамедова крестом по голове.

У Мамедова пузырится розовая пена на губах. Кожа на его левом запястье лопается до мяса. Доски, к которым он привязан, сотрясаются.

И паки грядущего со славою судити живым или мертвым, и царствию Его не будет конца…

С грохотом ломается доска, и левой рукой, на которой болтаются наручники и обломок дерева, Мамедов хватает отца Владимира за горло. В глазных белках священника лопаются сосуды, глаза заливаются кровью. Мамедов швыряет труп в стену, как тряпку, и сотрясается от автоматных очередей, прошивающих его насквозь.

На пустой улице, усеянной брошенными плакатами, прутьями, сломанными касками, чьей-то обувью, обняв труп сына, рыдает Крылов.

Вечер, багровые облака над пепельно-серым городом. Бар «Фредди». Под вывеской бегущей строкой:

Мы снова открылись. Проснись, Фредди ждет тебя.

Внутри не очень людно, бар носит следы ремонта, с окон еще не сняли решетки. В отдельном кабинете тычет вилкой в греческий салат новый губернатор Сибирской губернии Евгений Мищенко. Слева и справа от него — помощники: директор Департамента информации Егор Поздеев и референт Алиса. Егор пьет кофе, Алисе заказали яблочный сок. На Алисе белая блузка, строгая черная юбка-карандаш, в руках папка с данными мониторинга. Отдельные строки подчеркнуты желтым маркером. На стуле сзади нее — еще несколько папок. Губернатор мрачен. Егор косится на часы.

— Что там? — Мищенко кивает на папку в руках Алисы.

— Вчерашняя демонстрация, в основном, — торопится Алиса. — Заголовки хорошие. «Горожане возмущены выходкой экстремистов», «Озверевшая толпа затоптала ребенка», «Никаких переговоров с террористами». В таком духе. Был также сюжет в эфире Шестого канала.

— Они уже работают?

— Уже две недели.

— Хорошо. Молодцы. Кто снимал?

— Алена Ахматова, — встревает Егор, — недавно у нас. Работала в Туруханском крае, жесткий профи.

— Да все вы тут жесткие. Еле прожуешь. Где твои люди?

— Через минуту должны быть.

— Нехорошо заставлять губернатора ждать.

Пожилая официантка вносит горячее.

— Алексей, мы с вами оба любим свою работу. Я понимаю, что вам сейчас тяжело и страшно. И я не ради рейтинга это делаю. Хочется понять, ради чего это все было. Вам разве не хочется?

Крылов поднимает глаза на Алену. Они сидят на террасе его дома. Она отвечает ему полными слез глазами.

— Хотите, камеру выключу, просто поговорим.

— Нет. Не вижу смысла просто говорить. Запишите, что я скажу. Пишете?

Алена кивает оператору. Загорается красный огонек.

— Я скажу, для чего это было. Люди не представляют себе реальной опасности. Они думают, что война кончилась. Она кончилась, только победили не мы. Посмотрите вокруг внимательно. Кто из вас стал счастливее? Что изменилось?

— А что должно было измениться?

— Мы должны были стать себе хозяевами. Этого не произошло. То, что я скажу, похоже на бред больного сумасшедшего, но это так и есть. Подумайте, вспомните то, что вы видите каждый день, и вы поймете, что я говорю правду. Нами правят не политики. Мэр и губернатор — это ширма. За ними стоят другие, и эти другие — не человеческие существа. Они рассматривают нас как свою добычу. Точка. Никакого сострадания не может быть. Единственное чувство, которое у них есть в отношении нас — это голод. Вообще единственное чувство, которое у них есть.