Екатерина Бобровенко: Ловцы снов

…Я слышу короткий жалобный вскрик у своего правого плеча, а затем тусклый шепот, похожий на шелест, когда Дина изо всех сил стискивает пальцами мой рукав, боясь пошевелиться. Словно в оцепенении. Ее глаза полны блеска — того странного, неживого сияния, пропитывающего ее радужку насквозь, делая ее похожей на мутную, жирно переливающуюся нефтяную пленку. Глаза, в которых отражается черной водой ночь, но совсем нет живых человеческих эмоций.

Они притягивают. Как притягивает страшное. Как притягивает самоубийцу край промерзшего насквозь моста сорваться вниз. Как притягивает смерть сделать шаг на расстояние удара ее косы. Возложить отрубленную голову на кровавый холмистый косогор.

Я знаю по себе — такому взгляду невозможно сопротивляться, невозможно развернуться, уйти, встать, даже просто пошевелить пальцами до того момента, как Сон не отпустит тебя добровольно.

Пока не выкачает из тебя всю твою Жизнь…

«Маятник покачнулся…»

— Дина! Смотри на меня!.. пожалуйста, нет…

На ее щеках слезы, но взгляд Дины глубокий, мертвый и черный, в нем плещется мгла и беспросветная липкая жижа, поглотившая под собой бирюзовый китовый океан ее глаз, он наэлектризованный и пьет, вытягивает, обжигает, засасывая внутрь всю живую энергию, необходимую — так необходимую — ее существованию.

«Само ваше существование требует постоянного, нескончаемого притока энергии…»

Оборачиваясь, я вижу, как пожилой мужчина медленно, с тихим стоном, безжизненно оседает на серый снег.

— Ну, все, тварь, ты допрыгалась!..

…Оглушительный гром разрывает и комкает тесное пространство в ничто, и я только лишь успеваю дернуться в сторону, закрывая Дину собой. Что-то врывается в меня, отдачей отбрасывая к ближайшей стене.

Темнота перед глазами перекрывает окружающее, первое мгновение не давая ничего понять…

«Но вы ничего не понимаете! Все неправда! Вы не видели ее до этого!.. Вы… не… видели…» — морозный воздух нестерпимо жжет легкие, я буквально чувствую, как они горят. Или это горит что-то во мне, что-то, что заставляет обычно других совершать немыслимое.

…А затем приходит боль. Скатывается огненной лавиной, заполоняя каждую клетку тела, рвет, вспарывает, сжигает изнутри нестерпимым адским пожаром.

Я пытаюсь вдохнуть, но внутри все сдавливает пронзительным вакуумом, в глазах рябят красные пятна вперемешку с темнотой, я вижу красное на снегу и, кажется, даже замечаю оцепенело замерших по бокам безопасников, один из которых снова промахнулся.

Огнестрельное оружие у нас не в ходу, но для нашего случая, кажется, сделали исключение…

«Антон! Боже, ты жив?! Помогите же, кто-нибудь, черт вас!..» — вновь оживший крик Дины срывается в рыдания, когда она падает передо мной на колени. Она хватает меня за пальцы и трясет, но я не ощущаю этого, только ловлю визуально мелькающие контуры.

Они в крови. И куртка Дины тоже окрашивается алым, потому что она слишком — непоправимо близко ко мне. Слишком…

Ярким.

Неистово ярким среди темноты.

Ее лицо неотвратимо расплывается у меня перед глазами, уплывая в какую-то далекую, безвозвратную пустоту, но она все еще цепляется за мою ладонь, беспомощно, безнадежно, как за последнюю надежду, — я еще слышу — моля не уходить, а я чувствую, как сквозь окровавленные пальцы вытекает струящаяся жизнь…

Если рай и ад действительно существуют, то я — убийца душ — буду гореть в последнем. Но перед смертью я хочу сделать последнее, что я должен. Что я могу.

Хочу. Ведь если есть способ сделать любимого человека хоть немного счастливее, то я сделаю это, и пусть мой жизненный путь будет выполнен.

…Сквозь притупляющий боль и холод я ощущаю, как последние капли моей жизни перетекают по пальцам к Дине, впитываются в нее, даря жизнь, которую у нее так безответно и безжалостно отобрали…

Жизнь — это дар.

Но только правда в том, что даров на самом деле не существует. Все когда-либо приходится возвращать.

И даже воздух, который ты вдыхаешь, ты должен выдохнуть…

— Дин-ка! Дин-ка! Дин-ка!.. — по ушам бил звон электронного будильника, и, как я ни старалась, выключить его на ощупь, удерживая ускользающий сон за хвост, все никак не выходило. Потом до меня наконец дошло, в чем дело.

На тумбочке неистово верещал, надрываясь, мобильник — старая дребезжащая коробочка с выплывшим на экране миниатюрным портретом подруги-однокурсницы.