Екатерина Бобровенко: Ловцы снов

— Доброго утра… Как ты себя чувствуешь? — с правой стороны от кровати слышится деликатное покашливание. Они все здесь: Герда, Лунный, Ди…

— Где Дина?.. — мне кажется, что мой голос громкий, пронзительный, почти оглушительный, хотя в действительности похож больше на шепот. Я не слышу себя — только то, как заходится учащенным писком темный экран над головой, и лишь потом — фразы, повторяющиеся мне, когда я гляжу на нее недоумевающе.

— Она скоро придет, Антон. Обещаю, — Герда наклоняется ко мне, скрипя ножками больничного стула по такому же больничному серому стерильному полу, слабо прикасаясь пальцами к моей руке, и смотрит мягко, ласково, почти сочувствующе, как она умела. Но это не та ласка и не та нежность, что вытащили меня из тьмы, и мне кажется, она это понимает.

На ней — серый наброшенный сверху плеч халат и под ним — красная водолазка со стоячим воротником до горла, и это ярко-алое пятно здесь самое кричаще-выделяющееся из всего, что окружает меня, а мне почему-то больно на него смотреть. Как и на саму Герду тоже, и я не замечаю ее расстроенных глаз, вспоминая, почему-то с горечью, что с ее именем было связано что-то важное. И тревожное.

Только не могу вспомнить, что.

— Дина теперь прежняя. Она вернулась. Назад. Первая из всех, кого я знал, — я перевожу взгляд, слыша знакомый, твердый голос, привыкший отдавать приказы. Но теперь слышу в интонациях Эдмунда Александровича только какие-то странные своей не свойственностью растерянность и непонимание.

— А я сам?

— Ты умер. И переродился. В своем теле. Редчайший случай. Врачи называют это клинической смертью, но кому, как ни нам, лучше знать. А девушка получила всю твою жизненную силу взамен утраченной своей. И этого хватило…

Совиные глаза на продолговатом подтянутом лице начальника пытаются сохранять спокойную серьезность и многозначительность, но в какой-то момент это у него больше не выходит. Он, в своем привычном сером костюме, за который не цепляются мои воспаленные глаза, и той же выцветшей робе для посетителей, и с его именем связано — несомненно, связано — гораздо больше неприятного, но в его глаза я смотрю, пытаясь найти в их отражении еще какие-то ответы, но не вижу больше решительно ничего, пока он не начинает говорить сам:

— Вы, ребята, перевернули тут все вверх дном!.. Так что теперь можете даже не надеяться на то, что мы оставим вас двоих в покое!.. — теперь глаза Лунного лучисто улыбаются. Впервые за все время, которое я его знаю, и мне хочется найти в этой улыбке натянутость или оскал, но опять не выходит — он всегда был умнее и свои чувства научился скрывать гораздо лучше, чем мне бы хотелось.

Увлекшись новым радостным перевоплощением, Эдмунд Александрович хлопает меня по плечу, и я вздрагиваю, впервые чувствуя боль, дремавшую все это время в моем теле. И ощутимо вздрагиваю от пронзительной вспышки в боку. Наверное, останется большой шрам…

— Так что будем на связи, Крайности!

Герда с укором стреляет в начальника своими черными льдистыми глазами Снежной Королевы, не ощущая, по-видимому, перед ним ни смущения, ни почтения, потом нежно и уже уверенно берет меня за руку, сцепляя пальцы. Я до последнего момента боюсь смотреть ей в глаза, но взглянув, не вижу в них ни обиды, ни горечи, ни злости — лишь ласковую теплую радость, что я жив и затаившуюся на дне вину, которую чувствую, как и ее ладонь, обнимающую мою.

Да, наверно, мои дела в этом мире еще не закончены…

В чуть приоткрытую дверь неожиданно просовывается незнакомая вихрастая голова какого-то молодого парня в коричневом свитере и темных брюках. Обводит взглядом присутствующих, дольше всех останавливаясь на мне и Герде, и спрашивает, уже только у нее:

— Ты скоро? Есть срочное дело.

Я не знаю этого парня, только догадываюсь, что он из того же Отдела Информативности, а он, похоже, знает меня, потому что кидает на прощание подбадривающее «Выздоравливай, Антох», прежде чем снова исчезнуть. Он приволок с собой стандартную, положенную мне по статусу, сетку мандаринов, которую и передает Герде, а она кладет на край кровати, снова начав как-то смущенно суетиться, пытаясь накинуть на плече перекрутившийся ремешок лакированной сумочки, одновременно подхватывая за ворот упрямо сползающий халат. И снова смотрит на меня слегка виновато — кажется, этот взгляд прилипнет ко мне еще надолго. А я подбадривающе киваю ей, говоря «Все нормально». И только после этого лицо Герды наконец обретает расслабленные черты, и она кивает мне на прощание, делая шаг к двери, где ее ждут, разбивая тишину палаты звоном своих замшевых сапог.