Андрей Столяров - Боги осенью [Авторский сборник]

Впрочем, и квартира, где мы очутились, была нисколько не лучше. Окна ее, забранные решетками, не мылись, наверное, года четыре. Свет сквозь напластования грязи проникал наполовину ослабленный. И в сероватом немощном воздухе, полном затхлости, какая образуется в нежилых помещениях: смеси давнего табака, остатков еды, проступающей по углам плесени, — вставал страшноватый коридорчик, заканчивающийся таким же страшноватым туалетом без двери, и по бокам его — две комнаты, почти лишенные мебели. В одной из них находилась тахта, и видно было, как из‑под одеяла, которым она была прикрыта, высовываются разношенные пружины, а на колченогий стул рядом с ней опасно было садиться. В другой же комнате вообще ничего не было — дыбился плашечками паркет, свисали пересохшие лохмотья обоев, и единственной странностью, приковывающей к себе взгляд, было громадное, от пола до потолка, зеркало, висевшее на стене, противоположной окну. А может быть, и не зеркало — поверхность его была темна, как вода в земляном пруду.

— Тихо! — одними губами сказал Геррик.

Он стоял, вслушиваясь в слежавшуюся тишину квартиры. Ни единого звука не доносил безжизненный и, кажется, влажный воздух. Наше дыхание расплывалось и угасало в нем, точно в вате. Геррик тем не менее чего‑то ждал. И чем дольше мы оба стояли в начале этого страшноватого коридора, тем сильнее я чувствовал тянущий откуда‑то неприятный озноб, мертвым холодом выстилающий стертые половицы. Пальцы ног у меня заметно окоченели.

— Да! — наконец сказал Геррик. Махнув ладонью, чтобы я следовал за ним, уже не пытаясь быть осторожным, прошел в комнату, где висело темное зеркало, встал перед ним, точно нерешительный покупатель, раскинул руки по ширине медной оправы. — О боги, это Ворота Инферно…

Теперь я и сам видел, что зеркало вовсе не было зеркалом. Кусок черной, без дна пустоты был ограничен прихотливыми извивами меди. Чувствовалась за ним угольные дали пространства. Ни звезд, ни проблеска света, ни одного зримого ориентира. Мрак, безмолвие, темнота, сосущая душу. Холод вытекал оттуда невидимым водопадом и распространялся по полу. И, наверное, — дальше, на улицу и по всему городу.

— Отсюда пришли басохи, — мрачно сказал Геррик.

— Кто? — не понял я.

— Ладно, не имеет значения!

Не оборачиваясь, он немного наклонился вперед. Синеватое, как от газа, пламя затрепыхалось у него на кончиках пальцев. Вдруг оторвалось и, проплыв огоньками в воздухе, коснулось оправы. Зеркало отозвалось басовитым гулом. То, что казалось мне медью, просияло, точно очищенное кислотой, внутренние края оправы завибрировали, белая молочная муть потекла от них к центру заколебавшейся амальгамы, струйки сомкнулись, покрыли собой всю поверхность, затвердели, в них, словно в морозных узорах, проявились пластинки гладкого льда — раздался звонкий, громкий щелчок, гул утих, — и уже вполне обыкновенное зеркало отразило наши напряженные физиономии.

— Так! — опять одними губами сказал Геррик.

Синеватые огоньки вновь поплыли от вытянутых пальцев к оправе, вошли в нее, что‑то звякнуло, ломаная безобразная трещина вспорола стекло — и десятки зеркальных обломков обрушились на паркет. Медная оправа потускнела и превратилась в пустой овал, подрагивающий на гвозде. Теперь внутри нее проглядывали только пузырчатые обои.

— Дорога закрыта, — сказал Геррик.

Тишина в квартире была оглушительная. И, наверное, будь она хоть чуточку меньше, мы, скорее всего, не услышали бы легкий, почти неуловимый скрип дверных петель и не почувствовали бы множественных шагов, перетекающих с лестничной площадки внутрь помещения.

Слабое дуновение коснулось моего уха:

— На цыпочках… — как у лошади, дернулись вбок голубоватые белки Геррика.

Из комнаты с зеркалом мы отступили в соседнюю, из нее — в сумрак кухни (комнаты оказались сквозными), и здесь Геррик, повозившись немного, поднял крючок черного хода. Дверь, видимо смазанная, отошла совершенно бесшумно. Одним махом мы очутились в просторе темноватого лестничного перехода. Дверные створки закрылись за нами как бы сами собой. Я уже облегченно перевел дух: кажется, ускользнули, но тут, едва брезжащая в сочащемся с улицы свете, отделилась от стены громоздкая, по‑боевому растопыренная фигура и угрожающий голос предупредил:

— Стоять! Стрелять буду!..

У меня чуть не лопнуло сердце.

А Геррик, бывший у меня за спиной, судя по звуку, переместился вперед. Тени теперь покачивались друг напротив друга. Мелкий, стремительный танец их был страшен и протекал в полном молчании. Все происходило с какой‑то удручающей быстротой. Вдруг глухо звякнуло, будто тупым гвоздем по металлу, обе тени слились, образовав пошатывающееся по‑медвежьи туловище, снова глухо звякнуло, правда уже сильнее, а затем тени — разъединились и одна из фигур, как тряпичная кукла, мягко повалилась на пол.