Людмила Макарова - Время инверсий [сборник]

Олег выскочил из машины.

— Ирма! С тобой все в порядке? Извини, я не мог раньше… Там все как с ума посходили!

Его аура снова не читалась — теперь из-за белой пелены, окутавшей цветной контур. В руках Олег держал три красные гвоздики.

— Где ты взял цветы, на дворе ночь…

Ирма собиралась сказать что-то совсем другое, но отчаянные глупости сегодня вечером так и лезли ей на язык.

— Какая-то Светлая девчонка прямо возле офиса в руки сунула, сказала, розы ты не любишь.

Олег подошел и чуть смущенно протянул ей гвоздики. Свет, исходящий от темно-рубиновых цветов и от самого Олега, казался теплым.

— Как ты меня вспомнил? И как нашел? Ты же не ориентируешься, — пролепетала Ирма.

— Все нормально. Только лестниц почему-то боюсь теперь. Раньше я такого за собой не замечал. Расскажешь мне, в чем тут дело?

— Но… Ты что, знаешь город?! Или не знаешь… Откуда ты, Олег?

— Нет, не знаю, я из Питера. — Олег улыбнулся. — И мне опять нужна твоя помощь, Ирма. Дай мне руку, скажи таксисту адрес, и поехали домой!

Под перекрестными взглядами двух патрулей, отиравшихся неподалеку, он сделал еще один последний шаг и бережно обнял свое драчливое, грязное и совершенно измученное Темное сокровище.

Среднего роста, жилистый, смуглый, он вышел из поезда Улан-Батор — Москва в четыре часа пополудни. Начинался август, но лето выдалось нежарким. Порывы ветра несли морось и холод. Зажав маленький чемодан коленями, приезжий некоторое время стоял у противоположного края перрона, пропуская толпу. [2] © О. Онойко, 2014

Он не был монголом. Черты лица его, тонкие и твердые, казались бы европейскими, но кожа была слишком темной. Иссиня-черные волосы падали до плеч. Борода не росла вовсе. Необычная внешность делала неопределимым и возраст: приезжему могло быть и около тридцати, и около пятидесяти.

Пока он рассматривал здание вокзала и темные входы, куда проваливалась толпа, сзади торопливо подошли двое, мужчина и женщина, одинаково русоволосые, как брат и сестра. Мужчина осторожно тронул приезжего за плечо.

— Извините…

Тот обернулся.

В голубых глазах стыл царственный свет гималайских снегов.

Неприятно оказываться единственным опоздавшим.

В конце концов, кто-нибудь мог оказать любезность и задержаться на две минуты — за компанию с заместителем по кадрам. Но нет: ровно две минуты одиннадцатого было на часах, когда я вошел к шефу, созвавшему экстренное совещание, — и едва ли не полный состав Ночного Дозора Москвы уставился на меня с укоризной.

— Вот и Антон, — нарушил молчание Борис Игнатьевич, выразительно глянув на часы. — Можем начинать.

Я сел, чувствуя себя отщепенцем.

Но вместо ожидаемой речи — задания, сообщения, негаданной выволочки — Гесер меланхолично опустил глаза в лежащие перед ним бумаги, явно что-то перечитывая, и не первый раз.

Мышцы спины напряглись, будто я должен был вскочить и побежать, едва уяснив сказанное шефом. На знакомые лица легло отражение моей мрачной мины.

— Разрешаю курить, — неожиданно сказал Борис Игнатьевич. Никто не шелохнулся; Гесер почти брезгливо, тыльной стороной пальцев, оттолкнул загадочные документы и заговорил.

…На берегу Восточно-Сибирского моря у подножия сопки Пээкинэй стоит город Певек. Там был маленький, но удивительно сильный для такого города Ночной Дозор: один маг первого уровня и два — третьего.

Был.

Со вчерашнего утра Светлых Иных в городе не осталось.

Как ни странно, полное ужаса и тоски сообщение прислал Гесеру глава певекского Дневного Дозора. Растерянный Темный запретил подчиненным любые действия и, забыв о разнице цветов, отправил три отчета — Инквизиции и московским Дозорам, которые формально не считались главными по России, но все же располагали максимумом ресурсов. К отчетам прилагалась просьба — мольба! — о помощи.

Веселый и в общем-то безобидный ведьмак, первый уровень бравший с изрядной натугой, страшно боялся, что его обвинят в тройном убийстве и злостном нарушении Равновесия.

И еще — что тот, кто смел всех Светлых Иных города, с равной легкостью сметет Темных.

Их нашли в собственном офисе: шефа и одного из дозорных — за компьютерами, второй вышел покурить; его тело сильно обгорело — уже мертвый, падая, он уронил руку с сигаретой на свитер. На трупах не обнаружилось следов насильственной смерти не только в обычном мире, но и в Сумраке; и в здании, разумеется, ни малейших следов битвы.