Виктор Косенков - Гость внутри [litres]

– Спасибо, – глупо сказал я.

– Не за что. Я ведь даже не знаю, почему я тебя не сдал тогда. Просто вот щелкнуло в голове, и все. А теперь вот…

– Раскаиваешься?

Яловегин пожал плечами:

– Не знаю. Какая теперь разница?

– Почему? – спросил я, чувствуя, как опускается все внутри. Зная уже ответ на свой дурной, глупейший вопрос.

– Потому, Бляев, потому. Ты проснись, – сказал Яловегин. Сейчас черты его лица переливались, выравнивались, он становился похож на свое проклятие, на того самого чертика, что маячил у него над головой. – Проснись, Беляев. Проснись…

Яловегин вдруг вскочил и яростно, зло заорал, окутываясь дымом:

– Проснись, Беляев!!!

И я проснулся.

Вокруг было пламя и дым. Мертвый Виталик лежал на диване. Я понял, что он мертв, сразу, как только взглянул на него. Животной частью своей понял.

Как уж я сумел выбраться из охваченной огнем квартиры, знают только боги.

Горело сильно, жарко, зло.

Я кинулся было в комнату Натальи, но не смог пробраться дальше порога. Сквозь едкие слезы, перехватывающий горло дым и языки пламени я увидел ее, сидящую на кровати, среди огненного кошмара. Совершенно спокойную. Отчего-то мне показалось, что на ней ТО самое платье, что запомнилось мне по ТОМУ ее фильму. Хотя этого не могло быть, просто не могло… Увидев, что я пытаюсь прорваться через стену пламени, Наталья махнула мне рукой. Властно, с силой. Уходи, мол, не суетись, не мешай. За мгновение до того, как обрушилась пылающая стенка, я вдруг понял, как она красива. Будто огонь и близость смерти унесли далеко-далеко старость, болезни и боль. Выжгли все ненужное, глупое, оставив только ее настоящую. Наталья уходила в огонь так, как хотела. Такой, какой хотела уйти.

– Ну и что же мы имеем с гуся? – спросил Егор. – Это ты риторически интересуешься? – отозвался дядя Дима.

– Нет, совершенно конкретно. Из всего вышеизложенного я понял только про то, что нас кто-то ищет. – А тебе этого мало?

– Ну, в каком-то смысле хотелось бы большей ясности. Кто ищет, почему, зачем…

– На последний вопрос я тебе могу совершенно определенно ответить. Нас хотят убить. – Дядя Дима говорил об этом спокойно.

– Кому я нужен на фиг? – обозлился я. – Господи, что я, банкир? Или президент? Или бизнес у меня крутой? Я бомж! Беглый из психушки бомж!

– Бежать… – пронесся в моей голове шепоток Петра. В последнее время он говорил все реже и реже, замыкаясь в себе, словно засыпая.

– Все мы тут беглые, если подумать, – сказал дядя Дима.

– В смысле?

– Вот тебе и в смысле! Откуда, ты думаешь, мы тут взялись? Просто так, жили-были, а потом бац! И у тебя в голове! Или, может быть, ты считаешь себя реально больным? Расщепление сознания там, галлюцинации? Так?

– Ну… – От агрессивности его слов я растерялся.

– Танк переверну! – зло буркнул дядя Дима и замолчал.

Мы сидели в парке перед «Макдоналдсом», рядом, в урне, лежали пустые коробочки от гамбургеров и картошки. Карман новой куртки оттягивал кошелек с деньгами. Ночь пожара осталась далеко позади. Я много успел сделать за ту неделю, которая прошла с тех пор. Нашел отцовский схрон с деньгами, купил одежду, отъелся. Поначалу, конечно, хоронился по подвалам, на улицу выходил только ночью, прячась от людей, даже от бродяг. Но однажды случайно оказался на той самой улице, и память выплюнула на поверхность: «чердак, голуби, отец, деньги». После этого материальные мои проблемы были на время отодвинуты на второй план. Город снова казался добрым, настоящим, а не сделанным из грязного картона.

– Когда ты умираешь, – подал голос Егор, – мир изменяется вокруг. И иногда бывает даже трудно понять, что ты умер. Это же очень субъективно. Кажется, что изменился мир. А все совсем не так. Просто ты умер. Но объективного нет.

– Я не понимаю. Почему нет объективного?

– Потому что мы взаимодействуем с окружающей реальностью исключительно через наше восприятие. Оно и диктует нам определенные правила игры. Те самые, где говорится, что камень твердый, огонь горячий, дурак – глуп, а мудрец – умен. Человек испытывает огромный соблазн сказать, что все и есть именно так, на самом деле. Чаще всего он этому соблазну и поддается. Но стоит только случиться чему-нибудь необычному, неординарному, не вписывающемуся в правила и нормы, как объективная реальность рушится. Фактически это происходит потому, что никакой объективной реальности и нет вовсе. Все вокруг чистый субъективизм. И при определенных условиях камень мягок и проницаем, огонь холоден, а глупец толкует истину. До определенных пределов объективной считалась только смерть. Но и это не так. Смерти нет. Это изменился мир. Или просто сместились понятия о реальности. С другой стороны, может быть, мир остался прежним, но изменился статус человека и его сознания. Статус – мертв. Человек перешел в ситуационную игру с другими правилами. Видишь, невозможно сказать, что действительно реально в этом мире, а что нет. Все субъективно.