О’Санчес - Я Кирпич

– Прощу прощения, как вас звать-величать? Меня – Сева.

– Борис Сергеевич. Буровский, а чего? В неофициальной обстановке – иногда и Бураном зовут. А зачем тебе?

– Затем, что нормальные люди должны не быковать, не бычить друг на друга, а нормально взаимодействовать.

Так, чтобы все четко, в рамках служебных обязанностей, но по-человечески… Так ведь? Просто, без канцелярщины скажи, Борис Сергеевич: да или нет? – Да.

– Классно! И я так же думаю. Слушай, а вот не в тему вопрос: как ты лично считаешь, какая жизнь лучше – холостая или семейная? Разумеется, если это не военная и не служебная тайна? Вот как ты сам определился? Я-то еще холост и в последнее время постоянно размышляю на подобные темы… А, Борис?..

Не знаю, чего именно я трушу, но отдавать колдовские пожелания вслух, при объекте воздействия, так сказать, мне все еще неловко, а мысленно – результаты более слабые… или мне это кажется? Внутреннее понимание подсказывает мне, что вслух мощнее и точнее наколдовывать, вот я и пытаюсь вплести колдовство в обычную речь. У парня кольцо на правой руке, по возрасту и дети уже вполне вероятны…

– А хрен его знает! И так хорошо, и так неплохо… Надоедает со временем по общагам да казармам таскаться… И детей, типа, люблю, у меня двое… Слушай, а тебе до этого какое дело?! Все, харэ болтовней заниматься, замолкни, стой спокойно и жди!

Поддается. Очень хорошо, значит, все мое пока при мне. Это успокаивает. Букач смирно сидит, что неудивительно: человеческие дела ее не колышут абсолютно, магических же она не чует пока, стало быть, их нет, и это преотлично! Индикатор ты мой голена-стенький!.. Тихо, тихо, не надо скрежетать, а то дядю напугаем… Пусть он чихнет, мысленно пожелаем ему этого.

Мужик чихнул. И повторил на бис, согласно моим колдовским бессловесным уговорам, и опять повторил… Итого – ровно десять раз.

– Что, простуда посреди лета?

– Да… Вчера, видать, сквозняком надуло, вот с утра и… Да, а… алё! Апчхи! Есть, угу! Провожать или сам дойдет? Угу, есть! Все понял! Ты это… проходи сюда, сейчас впущу… и иди прямо по коридору, справа предпоследняя дверь. Не помню там табличку, но, не доходя до окна, предпоследняя дверь справа. Там тебя ждут. Погоди! Документы при себе есть какие-нибудь?

– У-у… – Я сокрушенно похлопал себя по накладным жилетным карманам.

– Ладно, так запишу пока вот здесь, на листке, потом сами разберутся… Диктуй: Всеволод…

– Всеволод Кирпичников.

– Угу, записал. По отчеству?

– Сергеевич.

– Угу, есть. Во-он туда!..

Разум не способен не сомневаться. Иду, такой, по коридору, там десять секунд хода, а то и меньше, а сам успеваю подумать про себя и проблемы свои: «Какого черта?!». Иными словами – чего я жду, чего ищу и, главное, зачем??? Отца, судьбу, любимую, украденное имущество?.. Погоди, погоди… погоди… память моя…

– Разрешите?

– Да, пожалуйста. Добрый день. По какому вопросу, позвольте спросить?

Кабинет этот – почти обычный, почти просторный: весьма умеренно захламлен канцелярской мебелью, в углу на столе небольшой монитор, с мышкой, с ковриком, с действующей пепельницей, с наушниками, под столом – системный блок. Слева у дверей шкаф с открытыми полками – специальный, под бумаги, пол выложен плитками, пол почти голый, если не считать резинового квадратного коврика под креслом у стола… Темное-серое полустул-полукресло из литой пластмассы, всего их три в комнате, одинаковые… Окно здесь одно и странное: снаружи типа ставнями прикрыто, а изнутри забрано металлической решеткой с толстенными прутьями. Освещение только искусственное: над головой – матовый плафон, на столе – оранжевый абажур с лампочкой, монитор спит или погашен. Умеренно накурено.

Во многие разы быстрее – увидеть это все и осознать, нежели пересказать словами, и в подобных случаях у меня всегда временной разрыв: сначала зрительные, слуховые и иные впечатления, а уже вслед за услышанным и увиденным, редко когда параллельно, происходит переодевание эйдетических корпускул смысла в вербальные, то есть в словесные… по типу: «Ай! – током ударило!». Иногда я уверен, что эти мои особенности – суть диагностические признаки человека-тормоза, пережившего трудное детство, а иногда вовсе даже наоборот, в любом случае во мне остается место для сомнений.

В комнате еще есть какой-то хлам, но его я не успел рассмотреть, поскольку не за этим прибыл, да и собеседник поторапливает, к доверительному общению рвется.