Даррен О'Шонесси - Город смерти

— Тебе посчастливилось, что дело кончилось полюбовно, — пошутила она. — Конечно, ты должен был прийти с оружием: иначе я бы сама очень удивилась. Но отныне для подозрений места нет. Если ты идешь со мной в «Парти-Централь», ты участвуешь в моем заговоре. Чем бы дело ни кончилось, назад дороги не будет. Это ты должен знать и сознавать. Если ты серьезно хочешь разобраться во всем этом, тебе придется пойти против Кардинала. Двойная игра тут невозможна. Решай — будущее или прошлое, карьера или правда.

— Знаю, — пробурчал я, сердито разбрасывая ногами камешки. — Раньше не знал — думал, выслушаю тебя, а потом убью, и дело с концом. Но я не могу так поступить. Меня эта тайна изнутри гложет. Я боролся изо всех сил… но жажда познания сильнее. Сильнее, чем жажда жизненного успеха. Кардинала предавать не хочется — я и сейчас надеюсь, что как-нибудь обойдется, — но если дело запахнет керосином и придется выбирать между верностью и душевным покоем…

Я с тобой, — заключил я.

Вот так это случилось. Поверив на слово практически незнакомой мне женщине, я объявил войну самому могущественному в городе человеку. Это было безумие. Абсурд. Самоубийство. Но выбора у меня не было. Тяга узнать, кто я на самом деле, перевесила все мои мечты, амбиции и планы. Если я все потеряю — пускай. Я сам не знаю, кто я. Но я — тот, кто я есть.

Мы еще немного побродили по порту, пытаясь говорить на посторонние темы, о наших вкусах, о том, как мы живем и чего терпеть не можем, но то и дело разговор сворачивал назад на Кардинала и наше исчезнувшее прошлое. Я рассказал Аме о «той женщине» и обрывочных образах мира, которого я не мог припомнить. Ей даже такое было неподвластно — ее прошлое скрывала непроницаемая завеса.

Мне подумалось, что мое чувство к этой женщине сможет постепенно перерасти в любовь. Я не знал, почему мне так кажется и что именно притягивает нас друг к другу, но я ощущал: мы созданы друг для друга, созданы изначально.

— Может быть, я когда-то за тобой ухаживал, — заметил я, пока мы шатались по очередному пустому складу. — Или мы просто были знакомы. И именно потому… там, на лестнице…

— Может быть. — Ама пнула гнилую доску, разломив ее надвое, и улыбнулась.

— Интересно, а у других айуамарканцев есть провалы в памяти?

— Я об этом задумывалась, — сказала Ама.

— Откуда же мы взялись? — проговорил я. — Кто мы — «шестерки», которым промыли мозги, чтобы вернее подчинить Кардиналу?

— Промывание мозгов — это сказки, — скривилась Ама. — Я могу поверить, что есть способы влиять на сознание и поведение человека, но не до такой же степени…

— Современная наука всесильна, — возразил я. — Почем нам знать — возможно, мы добровольно согласились на это. А другие — те, чьи имена перечеркнуты, — вовсе не мертвы; может быть, к ним вернулись прежние воспоминания, и и вывели из проекта.

— Шаткая версия, Райми.

— А у тебя какое объяснение?

— Может быть, Кардинал собирает по больницам людей, у которых амнезия, — предположила Ама. — Скупает их или ворует, внушает им фальшивую личность и… — Я выгнул бровь. — А что, не более невероятно, чем твоя теория, — засмеялась она.

— По-моему, у нас не все дома, — заявил я. — Скорее всего у остальных память работает великолепно, а мы — просто два придурка, которых свела судьба.

— Ты правда в это веришь? — процедила Ама.

— Ама, я уже ни во что не верю, — парировал я. — Веру я перерос.

В конце концов мы неохотно распрощались, так ничего и не сказав друг другу о нас самих, чувствах, которые мы испытываем друг к другу и наших общих планах на будущее, если таковое вообще возможно. На это у нас не было времени. Сначала следовало разобраться с «Айуамаркой». Разве могли мы углубиться в тонкости нашей взаимной любви — если это действительно была любовь, ведь я постоянно одергивал себя: «Погоди, ты об этой женщине вообще ничего не знаешь», — когда даже наши подлинные имена остаются тайной за семью печатями?

Мы договорились встретиться на следующий день на девятнадцатом этаже «Парти-Централь», в десять вечера — если оба будем живы. Поцеловавшись один-единственный раз, мы разошлись своими путями. Не сказали друг другу на прощание никаких пафосных или нежных слов. Ама, оседлав мотоцикл, унеслась к Кафрану Риду. Меня в отличие от нее не ждала отцовская нежность. Я вернулся к Натаниэлю Миду.

Когда я подошел к машине, Мид читал газеты, презрительно пофыркивая над статьями о политике. Я потянул дверцу на себя. Мид поднял глаза и, удостоверившись, что перед ним всего лишь я, сложил газету и приготовился трогаться с места.