Ким Харрисон - Два призрака для сестренки Рэйчел

Пирс выглядел таким же удивленным, как я себя чувствовала.

— Но ковры, фотографии, тепло вашего дома, его обстановка… — он замолчал, вопросительно разведя руками, и я покраснела, когда до меня дошло.

— Пирс, — смущенно начала я. — Мы принадлежим к среднему классу. А единственный раз, когда у меня был слуга, это когда Робби проиграл пари и драил мою комнату целый месяц.

Его рот приоткрылся.

— Это средний класс?

И я кивнула, вытянув сверху шнур и всем весом повиснув на нем.

— Большая часть города.

Люк сдвинулся всего на дюйм, и руки ослабли. Веревка вырвалась, люк захлопнулся, а я свалилась на четвереньки. Противно. Пирс взял шнур и встал под люком. Он был ненамного меня выше, но намного мускулистее.

— Я сама могу, — сказала я, но руки дрожали. Я наблюдала, как он потянул вниз, и лестница опустилась, будто ничего не весила. Но весила она прилично. Пирс посмотрел наверх в темноту, подул прохладный воздух, и он вздрогнул, когда я включила свет.

— Простите, — сказала я и, пользуясь его удивлением, прошла мимо него и поднялась по лестнице. — Я сейчас вернусь, — проговорила я, наслаждаясь прохладным воздухом с ароматами древесины и пыли. Шум от проезжавших машин звучал здесь странно и близко. Обхватив себя руками, я смотрела на разные коробки, сваленные в кучу, как воспоминания в человеческом мозге. Все такое знакомое. Слабая улыбка появилась на лице, и я шагнула к украшениям на Хэллоуин, дотронувшись рукой до пыльной коробки. Мои глаза загорелись, увидев ящики с красными пометками, где хранились мои мягкие игрушки. У меня их было около двухсот, все собранные во время моего лечения. Я придумывала им имена как моим настоящим друзьям, которых у меня не было в больнице. Я знала, мама хотела выбросить их, но у меня рука не поднималась, и как только я перееду, я заберу их с собой. Я подняла одну коробку и отложила ее в сторону, чтобы посмотреть на ту, которая стояла под ней. Это были папины вещи, спрятанные моей мамой в припадке меланхолии. Некоторые из его любимых вещей. Я вцепилась ногтями в крышку коробки, кряхтя, когда она не собиралась открываться. Боже, ее гвоздями, что ли, прибили?

— Позвольте мне, — раздался за мной голос Пирса, и его рука коснулась моего локтя. Я подскочила.

— Святое дерьмо! — воскликнула я, потом закрыла рот, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — О! Мне очень жаль. Я не знала, что вы здесь.

Шок Пирса от моей брани почти растворился в смехе.

— Мои извинения, — сказал он, я отодвинулась и Пирс открыл коробку с завидной легкостью. — Я люблю чердаки. Они мирные, как Божьи церкви. Одинокие и обособленные, но человек может услышать глас Божий и понять себя. Прошлое хранится, как старые воспоминания, скрытые, но не забытые.

Прислушиваясь к холодной ночи, я улыбнулась.

— Я точно знаю, о чем вы говорите.

Смотря под ноги, я последовала за ним к лестнице. Он взял коробку из моих рук и жестом показал идти перед ним, что я и сделала, польщенная столь рыцарским поведением. Плечи сразу же охватило теплом, как только я спустилась, и я подождала в стороне, пока спустится Пирс. Он снова передал мне коробку, чтобы самому закрыть люк, и, колеблясь, посмотрел на лампу, освещающую чердак. Затем, не спрашивая моего разрешения, протянул руку к выключателю и щелкнул его вниз. Естественно, свет погас. Восхищенная улыбка озарила его лицо, и я загадала, поиграет он с выключателем или нет, но к его чести он сложил лестницу и задвинул ее наверх. Я наблюдала за его взглядом, будто запоминающим каждое движение и результат.

— Спасибо, — сказала я, и пошла перед ним на кухню с коробкой в руках. Кофеварка уже вовсю кипела и булькала, и Пирс посмотрел на нее, выясняя, откуда исходит богатый аромат, заполнивший всю кухню.

— А кофе не перельется через край? — спросил он, задумчиво наблюдая за кофе-машиной.

— Я сейчас налью, — сказала я, подходя к шкафу. Аромат стал еще насыщенней, когда я наполнила две чашки и передала ему одну, коснувшись его пальцев. Он улыбнулся, и что-то екнуло в моей груди. Боже, я же не влюбилась в него. Он мертвый. Но какая у него красивая, озорная улыбка.

— Надеюсь, я не совершу ошибки, выпив это? — спросил он. — Насколько я живой?

Я пожала плечами, и он пригубил кружку, глядя на меня через край, так что у меня перехватило дыхание. Боже, у него прекрасные глаза. Тут его брови поползли вверх, и он сильно закашлялся.

— О, черт возьми, — воскликнула я, и, вспомнив, что не стоит ругаться, я забрала у него чашку, прежде чем он обольется. — Я так сожалею, вы не можете пить, да?