Константин Соловьев: Слуга Смерти

— Не знаю. Я не смог получить ее память, мозг пострадал слишком сильно. Я могу читать только э-э-э… ее тело. Эмоции, воспоминания, ощущения — все уничтожено. Я даже поднять ее толком не мог, как вы имели удовольствие видеть.

— Говорить она уже не могла, но, может быть, вы успели что-то почувствовать?.. — Кречмер требовательно посмотрел мне в глаза. Взгляд у него был тяжелый, резкий — особенно в такие минуты.

Я лишь развел руками:

— Простите, ничего. Одни осколки, которые уже никогда не собрать. И вряд ли кто-то из Ордена вам поможет.

— Я не сомневаюсь. У вас огромный опыт и незаурядные умения, Курт, у меня нет оснований не доверять вашей квалификации. Отправлю тело, куда полагается, пусть с ним повозятся врачи. Вряд ли будет толк, но, опять же, — процедура…

— Свидетелей, значит, нет?

— Только экономка. Но она лишь обнаружила тело, больше никого в доме не видела. Неприятнейшее дело.

Кречмер вытащил коробку папирос, примял одну узловатыми пальцами, тронутыми у ногтей желтизной.

— А время вам известно?

Я задумался:

— Вскоре после полудня, я полагаю. Самое крайнее — пятнадцать минут.

— Угу, — он сунул папиросу в рот и подкурил ее. — Экономка обнаружила тело, когда вернулась с рынка, около часа дня. Неудивительно, что она не застала убийцу — тот мог уже быть на другом конце Альтштадта… Ладно, не буду вас задерживать. Вы выполнили свою работу, а дальше потеть придется нам, — он усмехнулся. — Но спасибо, что заглянули.

— Мы, как стервятники, — кивнул ему я, — нас не надо долго звать. Надеюсь, управитесь с вашим парнем поскорее. С удовольствием осуществлю приговор, если возьмете живым.

— Я знаю, вы мастер по этой части. Надеюсь, так и будет. Рапорт мне не к спеху, оставьте на неделе в канцелярии…

— Так точно.

— Прощайте, Курт.

— Прощайте, господин обер-полицмейстер.

Я взял под мышку оставленный на столе кивер и вышел. Смерть не припасла мне в этом доме больше ничего интересного.

Арнольд ждал меня на улице. Разумеется, точно в том же месте, где я его оставлял.

— Пошли отсюда, — сказал я ему, хотя мне и не было нужды использовать слова, чтобы заставить его двигаться. — Здесь нам делать больше нечего.

Арнольд покорно зашагал за мной, его невысокая, но широкоплечая фигура следовала за моей спиной на расстоянии в три шага — раз и навсегда выверенная дистанция.

Легкие сумерки накрыли Альтштадт. Неуловимо тревожное время сумерек, когда нельзя верить своим глазам, когда улицы тонут в зыбком чернильном тумане, а чернота клубится в небе, пожирая остатки облаков, чтобы через час испещрить его тысячами золотых дробинок. Даже воздух не тот в сумерках, он становится свежее, слаще, холоднее. Этого воздуха можно набрать полную грудь, он еще не испорчен людским дыханием и миазмами городской жизни.

На улицах, однако, еще полно было прохожих — засыпали в Альтштадте поздно, чистый и свежий майский вечер не торопился разгонять горожан по домам. С рынка шли торговцы, их тачки истошно скрипели под грузом непроданных товаров. По противоположной стороне улице прошло подразделение фойрмейстеров, ровно чеканя шаг. Идеально сидящие мундиры, кивера на ремне, высоченные кожаные сапоги начищены до блеска. Увидев меня, нахмурились, но взглядами провожать не стали. Что ж, опытный глаз выделяет то, что ему нужно, даже в толпе. Я усмехнулся, отчего шедший неподалеку горожанин шарахнулся в сторону. В течение последних пяти лет у меня редко возникала необходимость улыбаться, но иногда это все же случалось.

Шутник — так меня называли раньше. И в этом городе осталось еще достаточно людей, которые продолжают меня так называть. Что ж, иногда я не против подарить окружающим улыбку!..

— Трупоед… — донеслось справа и сзади. Было что-то еще, но это я услышал четко. Опытный глаз находит нужное и в толпе, но ведь и ухо опытного человека на что-то годится. За «трупоедом» послышалось шипение, переходящее в булькание, — это Арнольд, шедший позади, нашел свою цель.

Я повернулся. Медленно, с напускным достоинством. По улице шли люди, много людей, но я быстро заметил того из них, кто представлял особенный интерес. Арнольд припер его к стене, и тот сучил ногами, тщетно впившись обеими руками в предплечье моего спутника. Лицо у него было бледное и совершенно сумасшедшее. Тающий в легких воздух далеко не всегда сопутствует хладнокровию. Как длинный язык не способствует умению с ним обращаться.

Людей на улице не стало меньше, но каким-то образом пространство между мной и им оказалось полностью свободно. Мне оставалось сделать полдесятка шагов, чтоб подойти вплотную. При виде меня глаза прижатого к стенке человека будто бы сделались меньше и как-то чернее, точно пытались превратиться в две крохотные черные пуговицы. В течение нескольких секунд я с интересом наблюдал эту метаморфозу, потом приказал Арнольду немного ослабить хватку.