Константин Соловьев: Слуга Смерти

Вызов люфтмейстера можно сравнить с ударом кистеня по затылку. Сперва в основании шеи возникает зудящее ощущение, от которого ноют зубы, а спина передергивается, точно под порывом ледяного ветра, от которого невозможно укрыться. Это ощущение растет, становится сильнее, до тех пор, пока крепко стиснутые зубы не начинают скрипеть, а позвоночник не превращается в онемевшую негнущуюся жердь. Разум подсказывает, что это лишь люфтмейстер нашел твою телесную оболочку в окружающем эфире и сейчас пытается настроить канал, но тело, сколь много раз ему этого ни испытать, все равно обмирает, цепенеет, становится непослушным, чужим и громоздким. В этот момент управлять им практически невозможно, оно застывает в той позе, в которой его застал вызов, и лишь несколькими секундами спустя, когда твой разум нащупает чья-то невидимая, сотканная из ветра, рука, обретет возможность чувствовать и двигаться. Если люфтмейстер неопытен или же поспешен, мука растягивается — кроме прочего возникает ноющая тупая боль в висках, которая стискивает мозг стальным обручем все туже и туже. Иногда при этом у человека на губах выступает пена, иногда подкашиваются ноги.

Один мой сослуживец по «Фридхофу» утверждал, что имел знакомство с неким штабс-люфтмейстером из печально известного после «Побоища на Рейне» девяносто седьмого года «Вирбельштурма». Этот штабс-люфтмейстер, по утверждению сослуживца, был известен тем, что за время своей службы перекалечил человек двадцать — в основном из нижних чинов. «Придет от него вызов — как оглоблей промеж глаз, — рассказывал он мне. — Мир кругами перед глазами… Мы-то с ним еще со Франкфурта рядом бились, опыт какой-то имели. Кто покрепче — просто блевал после вызова, выворачивало начисто, как от холеры. Если послабее — дела плохи: руки-ноги скручивало, не соображал ничего… Хуже новичкам было. Получит такой вызов — побледнеет, но вроде ничего, на ногах стоит. А отойдет через полчаса в кусты — и на землю хлоп! Фельдшер говорил, в голове у них излияние какое-то происходило, от него и мерли. Начальство, понятно, землю рыло, да люфтмейстеров тогда мало было, а француз пер как остервенелый со всех сторон, тут каждая секунда на счету, куда уж мелочиться… Кончилось тем, что пришибли его при Гогенлиндене — пуля аккурат в черепушку пришлась, только после боя и откопали его. Меня на освидетельствование пригласили — тогда с этим делом строго было, все ж штабс-люфтмейстер… Поднял я его и гляжу, что пуля, вроде как, сзади пришла, затылочную кость первым делом разворотила. Но и ухом не виду — морду делаю каменную, как у господина оберста, рапортую: так, мол, и так, погиб через дырку от пули со стороны лба. Штабс-люфтмейстера схоронили по-быстрому, а нижние чины с роты мне потом три дюжины рейнского выставили, вот такие дела были…»

Хороший грамотный люфтмейстер устанавливает канал за несколько секунд, и оттого особенно ценен. Судя по тому, что зуд прошел почти мгновенно, и я лишь ощутил глухой удар, от которого зазвенело в голове, меня вызывал специалист своего дела.

— Кто? — спросил я, стараясь говорить без злобы. Впрочем, это лишь называется «говорить», на самом деле губы в такие моменты даже не шевелятся, а научиться думать без злобы — дело долгое и непростое. Раздражение пришлось спрятать в дальний темный угол мозга, туда, где его не достали бы невидимые пальцы собеседника — вызвать посреди дня без серьезной на то причины решился бы не каждый.

— Господин Корф? Вы можете принять вызов?

Голос из числа тех, что сразу узнаешь. Спокойный, рассудительный, слова произносит с расстановкой, осторожно — как дробинки, одна к одной.

— Так точно, господин полицай-гауптман, слушаю вас.

Носок моего правого сапога оказался заляпан жидкой грязью — видно, ступил в лужу, пока шел вызов. Злость зашевелилась где-то внутри, как спрятавшийся в глубокой норе грызун, но выпускать ее на свободу было бы опрометчиво — господин полицай-гауптман Виктор фон Хаккль ценил в своих подчиненных дисциплинированность, выдержку и вежливость. И хоть я, принадлежа Ордену тоттмейстеров, а не городскому полицай-президиуму, формально не был его подчиненным, работал я в каком-то смысле под его началом.

— Вы, кажется, живете на Флидерштрассе?

— Так точно, господин полицай-гауптман.

— Тогда вам будет удобно… Неподалеку от вас нашли тело. Где это… Ага, Стромштрассе, дом за номером сорок семь. Вам не сложно будет заглянуть?

— Я в двух или трех кварталов от него, — сказал я, стараясь говорить почтительно. — Разумеется, я узнаю, в чем дело.