Татьяна Мудрая - Доброй смерти всем вам…

Зримая победа Эроса над Танатосом, причём на его собственной территории и на доступном ему языке, сказал я себе и лишь потом сообразил, что так именуется синдзю. Двойное самоубийство влюблённых.

Нет, одиночное.

Голова Рагнлейва с распущенными кудрями покоится на груди Этельвульфа, который заслужил своё новое имя беспримерной и беспримесной отвагой. Потом приподнимается, открывая моему взгляду запрокинутое под странным углом лицо, с которого сошла вся смуглость, полузакрытые глаза с полоской белка, тонкую, почти не кровоточащую царапину чуть повыше ключицы. Рядом с тем местом, куда раньше вонзался кинжальной остроты ноготь.

— Иди помоги мне, — говорит Раги в зеркальные глубины.

И добавляет как бы для себя:

— Никакого дурмана. Ему этого не было нужно.

— Но кровь ты забрал. Много, — я уже выхожу из укрытия.

— Да, — отвечает он (или она?) спокойно. — Я хочу дитя. Я уже имею дитя. Полагаю, родится девочка.

Очевидно, поэтому брать тело на руки и заворачивать в простыню, выложенную из ларя заранее, приходится мне. Оно еще гибкое, тёплое и кажется невесомым.

Откуда-то появляются две кошки: белая и чёрная. Крупные, напоминают лесную норвежскую породу, но с ещё более удлиненным туловищем.

— Психопомпы здешние, — усмехается Рагнлейв. — Длиннокоты. Проводники в иномирье. Обитатели священных рощ.

Так мы и выходим из особняка: пара двуногих, свита из двух четвероногих и Стан у меня в объятиях. Как бы цинически это ни звучало, но под конец он получил своё заветное. Кому из нас повезёт больше?

Так погружаемся в лес гигантских криптомерий.

— Я не захватил освящённую штыковую лопату, — говорю ворчливо.

— Зачем? — Раги выразительно поводит нагими плечами. Льняной хитон слегка помят, фибула с изображением волчьей морды застёгнута небрежно.

Мы останавливаемся перед одним из кедров, и Раги произносит.

— Этот. Суги по прозвищу Мондзаэмон Тикамацу. Видишь на нём верёвочный пояс? Значит, он почти божество.

Божество, носящее имя великого драматурга дзёрури, пьес, повествующих о печали влюблённых.

Кошки тоже останавливаются, когда он троекратно зовёт:

— Мондзаэмон! Мондзаэмон! Мондзаэмон Суги! Раскройся!

Медленно и почти беззвучно разверзается кора, легчайший шорох, узел вервия растягивается, с неким липким звуком расходятся смолистые волокна такого же цвета, как кудри моего спутника. Показывается полость, которая образовалась внутри красноватого ядра. Сама, по доброй воле: никакой гнили.

— А теперь помести его внутрь. Да, стоймя. Без покрывала.

Ствол, получив приношение, закрывает рану так же неспешно, как и образовал её. Ветви опускаются к земле ещё ниже.

В ту же минуту кошки — это самец и самка — начинают ходить по кругу: одна посолонь, другая противосолонь, — хрипловато мяуча и выпуская когти. Сначала у самых наших ног, так что мы еле успеваем отодвинуться, потом закладывая двойную восьмёрку вокруг дерева и покрывала, свёрнутого в комок. Внезапно с пронзительным воплем выпускают клыки — и бросаются друг другу в объятия.

— Бой гладиаторов, — поясняет Раги. — Имитация конца света. Ритуал на могиле героя. Хотя…

— Тут не могила, — догадываюсь я, будто мозг пронзило иглой.

— Скорее Вальгалла, — Рагнлейв кивает. — Белокот и Чернокот явились почтить своего рыцаря поединком. Заверить, что и впредь его не покинут. Дождутся вызревания.

Напряжение, в котором я пребывал весь этот день, изливается из меня истерическим рыданием.

— Сволочь. Какая же ты очаровательная сволочь, дружище.

— Ты разве сомневался, что Этель останется на земле? — говорит Регинлейв с неизменной своей усмешкой. — Отец лучшей из моих почек. Невесты твоего будущего прапраправнука.

— Ну тогда… Пусть будет земля ему пухом, — не вполне логично говорю я.

— Кошачьим, — с лёгкостью в голосе отзывается Регина.

Мы практически неотличимы от вас. Хорошо, но без вызова одеты — нет, ни в коем случае не в классический английский костюм. Он числится в разряде «пилотной моды», типа «новое — это хорошо подзабытое старьё».

Длинные, до колена, «жюсты» (переделанное «жюстокор») у мужчин, выдержанные в нейтральных тонах: охряных, багряно-дымчатых, маренго, — и перехваченные по талии несколько более густым по тону шарфом. Жилет почти такой же длины и поддетый под него свитер из тончайшей пряжи. Всё шерстяное или из чесучи. Овцы не возражают, чтобы их стригли, а бесплодные коконы шелкопряда — чтобы разматывали.