Мария Артемьева - Темная сторона российской провинции

Вдруг слышу — дверь заскрипела, и Илюхин голос:

— Что, никак паришься без меня?

— А ты как думал? — отвечаю. — Меня не позвал. Первый пар себе одному загрести думал?

— Да я и не парился еще, — Илюха говорит. — Сейчас вот поддам жару…

И плесканул на каменку. Да так, что я еле утерпел — дышать стало нечем, и не видно ни зги. Чую — Илюха под боком толкается, на полок лезет.

Сидим, потеем. Илюха говорит:

— Давай веничком тебя попарю.

Дал я ему веник, повернулся спиной. Илюха веником машет — сперва легонько по спине охаживал, а потом как пошел хлобыстать — у меня глаза на лоб полезли.

— Эй, — кричу, — ты что-то разошелся! Что я тебе, Терминатор, что ли?!

Глянул вниз — а под полком, где воздух похолоднее и пара нету, яснее ясного видно: у дружка моего Илюхи не ноги, а… копыта. Перестукивает он ими, переминаясь на одном месте, и, слышу, приговаривает с усмешкой:

— Терпи-терпи. То ли еще будет… в аду!

Не помню, как я из бани вылетел — успел только полотенце в предбаннике схватить. Очнулся где-то на тропинке, на полдороге между домом и озером. Тихо кругом, в небе луна, звезды светят.

И прямо передо мной — Илюха. С полотенцем на плече от озера идет.

— Где ж ты ходишь-то, — говорит, — Толян? Везде тебя искал.

А у меня челюсть трясется и руки-ноги дрожат. В какую это историю я угодил? Не пойму в чем дело: вот он, Илюха, друг-приятель мой старинный, давний, стоит передо мной. Такой же вроде, как и всегда: глаза карие, нос картошкой, волосы темные, встрепанные. На щеке родинка с левой стороны. Смотрит на меня, как будто я с луны упал.

— Ты, — говорит, — чего такой?

— Какой — такой? — спрашиваю. А у самого челюсть мелко подрагивает, и зубы пляшут, друг на друга не попадают.

— Да странный какой-то. — Илюха плечами пожал. — В баню-то пойдем? А то ведь простынет, весь жар уйдет. Даром, что ли, топил, возился?

Что мне было ему сказать? На смех подымет. Скажет — перепил крепкого бочкового. Белочку словил. Насмешек после долго не оберешься.

А сам думаю: может, это я заснул в той бане нечаянно? Или правда померещилось? Мало ли как оно бывает. Но признаваться Илюхе, что трушу с ним в баню пойти, — ну, это совсем не дело. Ладно, думаю, была не была, где наша не пропадала!

— Идем, — говорю, — скорее.

Пришли мы с Илюхой в баню. Я дверь в парную открыл, посмотрел — ничего и никого. Даже веник мой на полке сухой лежит!

Разделись мы, зашли в парную, дверь закрыли. Я на полок не полез, внизу, на скамеечке устроился. А Илюха радуется — простыню расстелил, улегся на полке повыше.

— Поддай-ка, — просит, — на каменку.

Я в ковшичек воды набрал — поплескал, как он просит. Окутало нас жаром и паром, словно в теплую перину завернули. Сидим, пот с меня ручьями течет. Намылился я, мочалкой обтерся. И тут Илья веник мне в руки сует и просит — похлещи!

Ну, я его похлестал. А он:

— Слабовато что-то. Ты посильней давай!

Я посильней дал. А Илюха смеется:

— Да ты зря качался, что ли? Сильней надо!

Я со всей дури как пошел махать — аж руку чуть себе не вывихнул, а он все одно и то же твердит:

— Сильней давай! Чего силы жалеешь?!

Запыхался я, стою в поту, в мыле.

— Дай мне, — говорю, — хоть передохнуть, водичкой освежиться.

— На том свете, — Илюха отвечает, — передохнешь.

И голос такой чудной.

Я глянул — а у него пониже спины что-то черное извивается. Мать честная! Хвост.

Не выдержал я — заорал и сбежал опять из проклятой бани. Все побросал там — одежду, полотенце. В чем мать родила бегу к дому. У крыльца там свет горит.

А из дверей — Илюха. Увидел меня — обрадовался, руками замахал. Морда, правда, обиженная:

— Ты куда, — говорит, — Толян, подевался-то?

Пихнул я его с крылечка в кусты, шмыгнул в дом, дверь запер и забаррикадировался там. От греха подальше.

Слышу — Илюха ругается на чем свет стоит, на грядку упал, в земле извозился.

— Ты что, — кричит мне, — ошалел?!

А я притаился и не отвечаю. Не знаю я, чего мне ему сказать.

Стучался Илья, колотился в дом, но я так ему и не уступил: не открыл двери. Спать, конечно, нормально все равно не смог — какой тут, к едрене-бабушке, сон?!

Так и просидел до утра в кресле, завернувшись в одеяло и клацая зубами от ужаса.

А Илюха покричал-постучал да плюнул. Ушел куда-то.

Утром выяснилось — в машине спал, с включенным двигателем, чтоб не замерзнуть.

Тоже, конечно, не выспался толком.

Ох и злющий же у нас на другой день разговор был!

Встретились на крыльце, как на Эльбе.