Мария Артемьева - Темная сторона российской провинции

С этого дня они постоянно были вместе: маленькая Александра-София, ее мать, Катерина Ивановна, и любимица баронессы кукла Алекса.

Поначалу пришлось нелегко: первые недели Катерина Ивановна пребывала в угнетенном состоянии духа. Необходимость разделять свою жизнь со слабым беззащитным существом, полностью зависимым, не способным позаботиться о себе, тяготила с непривычки.

Даже помощь домочадцев не снимала душевного напряжения. Но материнство естественно, и в конце концов Катерина Ивановна, как и все женщины мира, стала постепенно привыкать к своей новой роли и даже находить в ней особенное, ни с чем не сравнимое удовольствие.

Ей нравилось, когда малышка, проснувшись, теплая и розовая со сна, улыбалась ей, — это было всегда неожиданно, как внезапный луч солнца посреди хмурого дня, а улыбка и взгляд ребенка становились все более осознанными. Александра-София училась узнавать маму и уже пыталась приветствовать ее на своем младенческом языке. Баронесса учила дочку говорить, и в этом ей помогала Алекса.

— Ма-ма. Скажи. Ма-ма. Ну?

Катерина Ивановна взяла в руки куклу и наклонила над кроваткой. Кукла произнесла: «Мамочка, я люблю тебя!»

Маленькая Александра-София, вытаращив круглые голубые глазенки, пустила слюни на подбородок и, встав в кроватке, замахала ручками.

Выражение лица у нее при этом сделалось таким серьезным и целеустремленным, что баронесса засмеялась. А девочка тем временем дотянулась и цапнула Алексу за волосы.

— Нет-нет, ты же порвешь, сломаешь! — испугалась Катерина Ивановна.

Но девочка зажала в кулачке одну из блестящих кудряшек и ни за что не хотела отпустить.

Баронессе пришлось разжимать кулачок дочери насильно. Александра-София при этом расплакалась, а паричок Алексы растрепался: часть волос вылезла и осталась на полу.

— Ай-ай-ай! Надеюсь, Алекса не обидится на тебя, — сказала баронесса и убрала куклу на полочку этажерки, туда, где стояла маленькая керосиновая лампа-ночник.

Все случилось в полночь.

Запах гари разбудил прислугу в нижнем этаже. Перепуганная девушка выглянула на лестницу: черные клубы дыма шли с верхней площадки…

Источник пожара обнаружился в детской. Вопли служанки подняли на ноги всех, кто был в доме.

Сообща бросились тушить огонь. Комнату залили водой, и, когда дым рассеялся, страшная картина предстала глазам обитателей дома.

Барон фон Рённ, растолкав слуг, застыл на пороге, не решаясь войти и преграждая путь своей супруге. Он издали разглядел обугленный остов детской кроватки и что-то красно-черное на дне, в обгорелом и все еще тлеющем детском ватном одеяльце, от которого вились синеватые струйки дыма…

— Доченька! — Истерически рыдая, Катерина Ивановна вцепилась в мужнину руку и, не сознавая себя, дергала и трясла ее. — Пустите же!

— Не надо, — прошептал барон и попытался задержать жену, но сил у него не хватило.

— Пустите, — сказала Катерина Ивановна и, оттолкнув мужа, кинулась к детской кроватке. К тому, что от нее осталось. Осколки разбитой керосиновой лампы и кукла на полу подсказали, что именно здесь произошло.

Алекса упала на пушистый ковер в двух шагах от колыбели и, благодаря этому, не пострадала совершенно. Ни единой трещинки не осталось на безмятежном фарфоровом лице. Оно даже не покрылось сажей.

Но горящая керосиновая лампа, которую, падая, она случайно зацепила и увлекла за собой вниз, угодила прямо в колыбель. Тяжелый медный резервуар керосинки ударил младенца по голове и, вероятно, оглушил. Поэтому девочка не кричала, не билась, а тихо сгорела заживо.

Такие факты установила потом полиция. Войдя в детскую, баронесса шагнула к кроватке дочери, но, наткнувшись на куклу, машинально подняла игрушку.

— Мамочка, я люблю тебя! — сказала Алекса, оказавшись на руках у Катерины Ивановны. Услышав этот голосок, такой знакомый и нежный, баронесса вздрогнула и… улыбнулась. Она прижала к груди уцелевшую в пожаре куклу, ласково поглядела в ее красивое фарфоровое личико и спокойно, как ни в чем не бывало, вышла из страшной комнаты, где еще дымился труп ее дочери.

С тех пор баронесса не расставалась с куклой.

Ни на швейцарском курорте, куда ее отправили вскоре по совету семейного врача. Ни в парижской лечебнице для душевнобольных, где больной разум и сломанную душу пытались лечить с помощью гальванических ванн.

Никакие курсы и методы результата не дали: Катерина Ивановна фон Рённ продолжала нянчить фарфоровую игрушку, считая ее своей настоящей дочерью. И эта всех пугающая привязанность с каждым днем только росла.