Александр Светин: Anamnesis morbi. (История болезни)

— Ленка! — Сергей, ожив, выдернул руку из Настиных пальцев и бросился к лежащей подруге. — Ленка, что с тобой? — Он тормошил безжизненное тело почти так же, как Настя Лешку всего несколько минут назад. И с тем же результатом: мертвая Ленка молчала и только безразлично мотала головой.

Затаившаяся в паре метров темнота оживилась, почуяв новую добычу. Настя не успела даже окликнуть склонившегося над телом подруги Сергея — мрак окутал и его, лишь на миг скрыв от Настиных глаз. И вновь все повторилось: темнота отступила назад, оставив на земле еще один труп.

Настя закричала, дико, страшно. Она просто стояла и кричала, сквозь слезы глядя, как густая бесформенная тень, перекатившись через тела ее друзей, неспешно, по-хозяйски уверенно подползала к ней. Она кричала, не переводя дыхания, когда чернота коснулась ее израненных ног и, обжигая холодом, поползла вверх по обнаженному телу. Она кричала, выдыхая из легких последний воздух и тогда, когда ледяная волна достигла груди, больно сжав сердце. И лишь когда мрак хлынул в ее разодранный криком рот, наступила тишина.

Сегодня, 17 июля, 14.20,

реанимационное отделение

— Пал Палыч!

— М-м-м-м…

— Пал Палыч!

— М-м-м-м… нет меня…

— Пал Палыч, Антониди плохо! Уши синие совсем!

— ……..ь! — пытаясь разлепить глаза, я вскочил с кушетки.

Какой уж тут сон: упомянутого Антониди прошлой ночью реанимировали четыре раза. Дед оказался старой закалки. Из четырех клинических смертей выходил молодцом (то бишь в полном сознании и с грязными реликтовыми русско-греческими ругательствами, послушать которые поначалу сбегались многоопытные в этом отношении дежурные хирурги; потом, правда, надоело: реанимируемый при каждом очередном воскрешении оригинальностью не блистал и весь текст воспроизводил с начала и дословно). И вот теперь — «уши синие». Нехорошо-с!

— Мыли? — поинтересовался я у сестрички Клары, принесшей тревожную весть.

— Что? — хлопнула она ресницами (готов поклясться, хлопок был слышен).

— Уши, спрашиваю, мыли?

Дошло. Хихикнула, развернулась и умчалась в палату. Я мельком взглянул на сладко сопящего Витаминыча, страстно обнимающего во сне стол, и решил, что пока обойдусь без помощи шефа. Кто его знает, что там с ушами…

17 июля, 08.45, реанимационное отделение

Сутки начались без затей. Привычно подремывая на ходу, я вошел в ординаторскую. Сквозь клубы табачного дыма нашарил взглядом коллег в количестве трех штук. Коллеги лихорадочно строчили что-то в историях болезни и лениво переругивались по поводу того, кому идти «сдаваться» на пятиминутку к главному.

Выпало, естественно, Михалычу, как самому юному и безответному. Он обреченно вздохнул, бормотнул что-то невнятное, но явно малоцензурное, ухватил под мышку «Книгу Судеб» и отправился пред начальственные очи представлять собой наше славное отделение.

Небольшое отступление. Это у нормальных людей, ведущих свойственный большинству приматов дневной образ жизни, сутки начинаются в 00 часов 00 минут. У нас, ненормальных (т. е. реаниматологов), сутки начинаются в 9-00. Именно в этот чудный миг мы заступаем на дежурство. Справедливости ради следует признать: кроме подвида реаниматологов, к этой категории «ненормальных», живущих в собственном временном континууме, относятся еще и врачи «скорой помощи», охранники и многие другие, даже пожарные. Но мы гордо (и небезосновательно!) ощущаем себя значительно ненормальнее прочих.

Неслышно вошел Витаминыч. Задумчиво закурил ядреную «Приму», обошел с рукопожатием личный состав, ненадолго задержался у мониторов центральной станции… Наконец открыл глаза и попытался проснуться. Неудачно.

— Кто помер? — осведомился он.

— Да живы все… — виновато развела руками отдежурившая смена.

— Сутки прожиты зря… — цинично констатировал шеф и предпринял вторую попытку проснуться. Сопутствующая мимика была ужасна.

— Мы старались… — понурились отдежурившие коллеги.

— Старатели, блин… Кто вчера додумался в морг на реанимацию бежать?

Коллеги издали короткий утробный звук, подавив то ли рыдание, то ли истеричный хохот. Вперед выступил Гуськов. Утирая слезящиеся от воспоминаний глаза, он начал вещать. История оказалась трогательной, с элементами дешевого триллера.

…Накануне вечером «скорая» привезла в приемное отделение найденного в соседнем парке деда. Старичок совершал моцион, как вдруг, схватившись за грудь, начал уходить в мир иной. Коллеги из подоспевшей «скорой» старательно мешали ему это сделать, но не преуспели: когда дедушку доставили в приемное, он, увы, почил окончательно.