Татьяна Зингер - Нечего бояться

Ближе к отбою спальню заполнили нагулявшиеся девочки. В воздухе повисло что-то неуловимое, что поселялось ежегодно перед первым июня. Тяжкое, густое, свербящее в носу и горле. Из комнаты уезжало всего пятеро, но настроение передалось всем. Когда погас свет, и мы улеглись в кровати, кто-то произнес:

-- Доброй ночи.

И ему ответил каждый без исключения. Девятнадцать голосов эхом отразились по спальне перед тем, как та погрузилась в молчание.

Утро суматошное, воздух пахнет паникой, движения рваные. Подъем. Завтрак. Прощание. Напутствия учителей. И мы стройной шеренгой направляемся к Главной Станции. У арочных дверей, скромно обитых железом, застываем. Выстраиваемся по одному. Когда зажигается лампочка, стоящий первым подходит к проверяющему наблюдателю, называется и заходит. Очередь движется относительно быстро: с самого начала запустили восьмерых, а потом ещё человек по шесть раз в десять минут. Я иду после Катерины, семнадцатой.

Станция была лишена деталей: окон, цветов, узоров. Блеклое круглое здание в один этаж с ровной крышей и почерневшими швами меж квадратных блоков. Единственным его украшением служила та самая лампочка, загорающаяся рыжим. Когда-то я уже выходила отсюда -- в день приезда. Но тогда картинка стерлась под впечатлениями. Силилась припомнить внутреннюю обстановку -- впустую. И ладно, скоро увижу.

Мальчика перед нами отправили в первую комнату справа, Катерину -- слева.

-- Ларка А, -- встала напротив наблюдателя.

Тот сверился с планшетом:

-- Третья по левую сторону.

Я на миг опешила, задержалась, поэтому наблюдатель прокашлялся и красноречиво ткнул на вход. Вдох-выдох. Коридор короткий и прямой, ярко освещенный. Пустой, без единого предмета. Щербатый пол и голые бетонные стены. По обе стороны -- восемь стальных дверей, а девятая в конце коридора.

Отсчитала третью и робко постучалась в нее. Без ответа. Заглянула.

-- Входи, -- бесцветный голос.

Напоминало санчасть. У одной стены прямоугольная коробка в человеческий рост с кучей датчиков и кнопок -- сканер тела. У второй -- стол, стул, какие-то приборы и склянки, колбочки, растворы. Сухощавая женщина, одетая в белоснежный халат. Я помнила её. Она была врачом у девочек в общем медицинском пункте, куда нас отправляли ежегодно для тщательного осмотра.

-- Раздевайся и ложись, -- указала рукой на кушетку в углу.

Я стыдливо стянула верх, оставшись в одном белье. Сложила одежду на свободный стульчик, пристроила ботинки.

-- Ну, -- поторопила врач.

Сняв белье, улеглась на кушетку. Женщина осматривала меня с каким-то кровожадным любопытством: больно ощупывала, исследовала беспрерывно пищащим устройством. Когда она залезла в рот с металлической трубкой, я охнула от неожиданности. Трубка попыталась ворваться в горло. Захрипела. Женщина вынула датчик, ввела показатели с него в планшет.

-- Вытяни палец, -- потребовала она.

И тут же больно уколола в подушечку прибором с тремя тонюсенькими иголками. Для считывания параметров крови. Зачем они проверяют нас перед отбытием? Неужели сложно взять сведения из личного дела? Там, если верить медсестрам, любые показатели вплоть до того, как быстро я обгораю на солнце.

Но врач бесцеремонно вдавила иголки, записала результат, перевернула меня на живот. Это было унизительно и гадко. С нами редко сюсюкались, но она переходила всякие границы: лапала, трогала, измеряла.

-- Пройди в аппарат.

Внутри жужжало, шипело. Но хотя б ко мне больше не прикасались. А секунд через тридцать врач разрешила выйти.

-- Одевайся и вперед по коридору, -- приказала она.

Я торопливо влезла в вещи, на ходу застегивая пуговицы, зачем-то поблагодарила её и поспешила поскорее исчезнуть из кабинета. Хлопнула на прощание створкой.

По пальцу из дырочек струилась кровь -- врач не предложила ваты, чтобы остановить её и не заляпать одежду. Я пососала кончик пальца, сморщившись от солоноватого вкуса.

Дергать за ручку не пришлось; как только я подошла к двери, та отъехала вправо. За ней был ведущий вниз проход. Наши ребята, уже прошедшие осмотр, угнездились на железных лавочках и посматривали на рельсы, которые возникали из чернеющей пустоты и исчезали в ней же. Многие высовывались с платформы и рассматривали темень туннеля. Кто-то изъявил желание спрыгнуть и пройтись (то ли ради хохмы, то ли всерьез), но его отговорили.

Катерина помахала мне, и я встала рядышком.

Неизвестность мучила, обстановка накалялась. Улыбки над редкими и несмешными шутками переросли в истеричный хохот. Наконец, все восемьдесят три подростка собрались у платформы. Ребята возмущались, поглядывая на часы. Бубнили о том, как надоело прохлаждаться незнамо зачем. Я поддерживала их, но безмолвно.