Алексей Молокин: «Если», 2015 № 01

Мурашки далеко не летают. Пять-шесть тысяч километров, от силы. Системы селекции целей и самонаведения, созданные наземниками, несовершенны, а управлять непосредственно на таких расстояниях космические старики еще не научились, так что бой будет ближним.

Первую волну они перехватили в сорока тысячах километрах от земной поверхности.

Удар пришелся на восточный край пояса, если понятие «восток» применимо к ближнему космосу.

Две крайние станции окутались выпущенными навстречу Рою мурашками, словно одуванчики под порывом ветра, — остальные пока не доставали.

Мелкие вспышки, словно треки в древней пузырьковой камере, — и все. Сто двадцать секунд — и боеголовки пересекут геоцентрическую орбиту. Но станции сработали штатно, и первая волна была уничтожена еще на подлете.

Но древние умели убивать, и если уж брались за что-то, то делали это на совесть и с учетом возможных препятствий. Чтоб им пусто было, наивным романтикам смерти!

Впрочем, им, наверное, и так пусто, на том-то свете.

В околоземном пространстве вспух ослепительно сияющий пузырь ядерного взрыва, испаривший остатки боеголовок первой волны Роя и несколько станций противокосмической обороны.

Теперь вторая волна могла ударить в незащищенный бок планеты, затормозиться в атмосфере, сориентироваться, выбрать цели и решить земные проблемы раз и навсегда.

И этические, и прочие заодно.

Но в пробитое взрывом окно уже вползали оставшиеся станции, на ходу выбрасывая сотни мурашек.

Джуди, Балмасыч, Фыра, Самик, Дон-Бидон…

И снова ядерная вспышка.

Там, далеко внизу, наверное, началась паника. Еще бы!

Перестали работать системы навигации, впервые за сотню с лишним лет замолчали индивидуальные модули связи и развлечений (когда-то, в пору его далекой молодости, они назывались планшетами и смартфонами, а как сейчас — он не знал, да и не все ли равно…).

Человечество с трудом подняло голову и посмотрело на брызжущее сполохами небо, потом закричало тысячью голосов и бросилось спасаться под землю.

Он уже не чувствовал товарищей. Их не было на орбитах, их не было в космосе, их не было нигде. Они погибли, так и не успев стать кем-то большим, чем люди.

Или все-таки успели?

Теперь он стался один, а на планету надвигалась следующая волна отложенной смерти.

Он выпустил оставшиеся мурашки, понимая, что их слишком мало, чтобы перехватить все цели.

И тогда он начал меняться, боясь только того, что не успеет.

Титановая оболочка станции лопнула, как кожура семени, пробитая ростком, как уродливая куколка, выпускающая иное, невиданное доселе существо, и разлетелась в стороны, превратившись в обычный космический мусор.

Волна боли прокатилась по освобожденному телу, и это была священная боль рождения.

Он развернул огромные сияющие крылья — жаль, что люди не могли видеть, какие у него теперь есть замечательные крылья!

Ему больше нечего было делать рядом с планетой, наступила пора проститься.

Какое дело птице до яичной скорлупы?

И тут, за долю микросекунды до того, как выпорхнуть из тесного околопланетного закутка в свободный космос, он вспомнил.

Старики всегда отдают долги.

Он вспомнил и прикрыл планету своими крыльями от смертельно опасной мелочи, которая рвалась к ней из пространства.

Был поздний вечер в опустевшем по случаю воздушной тревоги городе.

Во дворе за дощатым столиком сидели пожилые люди.

Тускло светились пластмассовые стаканчики с водкой.

— А ты чего спасаться не побежал? — спросил один.

— Да куда там, спасаться… Ежели вдарит, так разве спасешься, уж лучше здесь, на воле, чем под землей.

— И то правда, — согласился первый. Умирать, так хоть душевно, а не как крыса какая-нибудь. Тем более что вон и выпить осталось, и закусить… И не доиграли опять же.

— Надо же, северное сияние, — сказал третий, посмотрев на небо. — Да еще какое! Я, когда на северах служил, и то такого не видел!

— Ишь, как полыхает во все небо, просто жуть, и звезд-то нормальных не видно ни одной! Только падающие.

— Ионосфера, — важно сообщил четвертый и потянул костяшки из доминошной кучи.

— А на севере говорят, что когда такое вот сияние — значит, Великий Шаман уходит.

— А небо-то с чего корежит? Вона как, словно плетью хлещут!

— А это он бьется со злыми духами, которые не дают ему уйти.

Они помолчали, глядя в пылающее небо, рассеченное розовыми порезами падающих звезд, потом выпили не чокаясь и снова замолчали, разглядывая костяшки домино в ладонях.