Ганнибал - Лиловый (II)

Аллалгар был совершенно один.

Мечты его сбылись: с ним обращались, как с настоящим аристократом, и жил он в роскошной комнате, в самом сердце Централа: во дворце Наследника, ему не было больше никакой нужды разгребать шлак; в его спальне, кажется, почти не было металла, если не считать серебряных подсвечников, мебель сделана была из дорогого дерева, на стенах висели маленькие картины в позолоченных рамках. Но Аллалгара ничто не радовало. Все это было… такое бесполезное. Когда он мечтал о такой жизни, он не задумывался о том, какие люди будут окружать его.

Он больше никогда не увидит Кэнги; он сам стал причиной смерти этого человека…Ну, может быть, на самом деле это была машина, а не человек. Но Аллалгар слишком хорошо помнил живого Кэнги, смеющегося Кэнги, который учил его, Аллалгара, писать и читать, и сколько вечеров они провели вместе в комнатушке Кэнги, сидя за металлическим столом! На столе этом, — Черный все помнил в мелочах, — лежали какие-то куски железа, на некоторых грубо выбиты были цифры пробы, и сама поверхность была частично заржавевшей, а частично запачканной, но среди всего этого стояла маленькая импровизированная вазочка, — всего лишь еще один лист стали, согнутый в причудливую форму, — а в вазочке желтел бумажный цветочек. Для чего бы машине этот цветочек?.. Но это было так по-человечески. Кэнги подарил Черному тетрадку, в которой они писали по очереди, и никогда не сердился, даже если Черный проявлял неслыханную тупость, послушно объяснял по многу раз, повторял уже сказанное.

…И потом, не было Нины.

На глазах у Аллалгара аристократы застрелили ее из ружья; она вроде бы была еще жива, когда ее уносили из горящего поместья, но потом Аллалгар узнал, что ее мертвое тело нашли в чужом доме. Нина была хорошая, и ему казалось чудовищно несправедливым произошедшее с ней. Аристократы убили ее; пусть ему потом объяснили, что она была предательницей и защищала инопланетян, но…

Кроме Нины и Кэнги, у него никого больше не было. Таким одиноким Аллалгар себя уже давно не чувствовал. Ладно; после смерти мамы он всегда был один, но тогда он не знал еще, что это такое, — когда есть хотя бы один человек, которому не наплевать на тебя.

Одиночество — страшная вещь; одиночество хуже болезни, хуже голода и холода губит людей.

Никто не интересовался судьбою Черного, и хотя сперва он боялся выходить из своей комнаты, потому что думал, что его остановят и вернут на место, потом он уже понял, что никто и не запрещает ему ходить, где захочется. Потому Аллалгар в тот вечер покинул свою спальню и пошел, не разбирая дороги.

Он шел по богатым коридорам дворца, спускался по роскошным лестницам с золочеными перилами, он достиг маленького холла, в котором была тяжелая дубовая дверь, открыл эту дверь и оказался на кладбище.

Конечно, могилам здесь были уже тысячи лет, и внешне это был всего лишь примыкавший ко дворцу запущенный сад; Аллалгар брел между деревьями и древними обломками камней, сам не зная, чего он ищет. Ему было ужасно одиноко и грустно. Его друзья навсегда ушли от него.

Он шел и шел, и становилось уже совсем темно, сияющие окна дворца растаяли в сумраке, закрытые раскидистыми кронами деревьев, сухие ветви цеплялись за него, будто чьи-то мертвые руки, пугали его. Аллалгару начало казаться, что внутри у него тоже все умерло, что живот у него набит шлаком, а в голове плещется раскаленный жидкий металл. По щекам что-то катилось; он не обращал внимания. Это пришло к нему, как что-то само собой разумеющееся, и глаза его какое-то время высматривали подходящее дерево, пока он не приметил старый корявый вяз. Вяз этот тоже был мертв и лишен листвы, его ветви неподвижными черными тенями пробирались по небу, а у подножия его находились какие-то могилы, отмеченные небольшими камнями, грубо обтесанными до более или менее квадратной формы. Надписи на камнях, если и были, давно уже истерлись. Аллалгар с трудом приподнял один камень и подволок его к стволу дерева. Теперь, забравшись на древний памятник какому-то усопшему, он мог дотянуться руками до толстой обрубленной ветви. Вытащив из брюк ремень, Черный поднялся на цыпочках и завязал крепкий узел, а потом сделал петлю.

Он ни о чем не думал. Руки сами делали эту непривычную работу, и неважно было, что будет потом, — и будет ли?.. Он немного беспокоился из-за того, что знал: весит он немало, выдержит ли ремень? Не сломается ли ветка?

…Но ветка была все еще крепка, хотя и мертва, и ремень выдержал.