Дэвид Митчелл - Голодный дом

Внезапно она умолкает, потому что мой брат, кипящий негодованием, забывает об осторожности и голыми руками выводит глиф пиробласта.

«Не смей!» – телеграммирую я, но в голове Ионы беснуется яростный вопль.

– Не смей! – кричу я во все горло.

Очертания больничной палаты исчезают, остается только длинный чердак Слейд-хауса. Восемьдесят лет метажизни оканчиваются здесь, на распутье. Что делать? Присоединиться к Ионе и напасть на врага, о силе и способностях которого мы не имеем ни малейшего представления? Вдруг Маринус нас неспроста спровоцировала? Вдобавок даже если мы победим, то обречем себя на психоэнергетический голод. Или обречь Иону на смерть в безумной надежде на то, что мне самой удастся уцелеть? Пока Иона безрассудно и опрометчиво опустошает свою душу, выжимая из нее последние капли психовольтажа для того, чтобы испепелить Маринус, я не знаю, что делать…

…Маринус стремительнее мысли создала вогнутое поле зеркального щита; оно вздрогнуло и затряслось от удара, зашипела лава, лицо Маринус напряглось от боли, и на мгновение во мне вспыхнула надежда, – может быть, враг недооценил наши силы; но зеркальный щит выдержал напор, распрямился и отбросил перефокусированный черный свет к его истоку. У меня не было времени ни начертать защитный глиф, ни удержать, ни вмешаться. Иона Грэйер прожил больше 42 тысяч дней, а погиб в долю секунды, от элементарного, ученического приема – впрочем, примененного мастером. Я успела мельком заметить обугленную фигуру брата, оплавленные губы и щеки, напрасную попытку защитить глаза; потом он превратился в черные головешки, они осыпались катышками золы, и пепельная туманность в форме человеческого тела расплылась облаком сажи и осела на половицы, затушив несгорающую свечу.

Решение было сделано за меня.

Сквозь веки моего перворожденного тела вижу свет свечи. Слышу тихое шипение и потрескивание воска, плавящегося у основания горящего фитиля. Значит, время протекло в лакуну. Наш операнд умер. Когда я открою глаза, то вместо Ионы, открывающего глаза, увижу Скорбь. Мы со Скорбью обменялись любезностями много лет назад, в Или, после смерти мамы. Бедняжка, выхаркивая сгнившие легкие, на смертном одре завещала мне заботиться об Ионе, защищать его, потому что я – рассудительная и обязательная. Больше века я держала данное матери слово, оберегая брата так, как несчастной Нелли Грэйер и не снилось. Все эти годы Скорбь ко мне не приближалась, пряталась в людской толпе, но сейчас намерена наверстать упущенное время. Я не питаю никаких иллюзий. Душа Ионы отошла во Мрак, его перворожденное тело – слой сажи у меня под ногами и на ниневийском подсвечнике. Скорбь обрушит на меня колоссальную боль, но сейчас, в эти краткие мгновения, среди руин мертвого операнда и жирных зернистых хлопьев, некогда бывших моим братом-близнецом, я осознаю, что способна с необычайным спокойствием оценить сложившуюся ситуацию. Может быть, это спокойствие – вязкая неподвижность отступившего моря перед тем, как на берег с ревом нахлынет огромная, выше гор и шире горизонта, волна цунами, сметая все на своем пути. Как бы то ни было, этим спокойствием надо воспользоваться. Иона рванулся навстречу верной смерти, и я его не остановила; возможно, это доказывает, что моя любовь к жизни сильнее любви к брату. Вдобавок любовь к жизни – хороший союзник в борьбе со Скорбью; если я сейчас поддамся горю, то не выживу. Убийца здесь, рядом со мной, на нашем чердаке. А где ей еще быть? Я недавно слышала, как она встала, постанывая от боли – так ей и надо! – и проскрипела по старым дубовым половицам к свече, будто кошмарный увечный мотылек. Она ждет, чтобы я открыла глаза. Ничего, пусть подождет.

Темнокожее лицо в темноте. Будто охотник, следящий за загнанным зверем, она наблюдает, как я слежу за ней; души соединены зрительными нервами. Маринус-Хоролог, убийца Ионы, принесшая смерть в нашу твердыню. Да, я ее ненавижу. Ненавижу – пустой, незначительный глагол. Ненависть не просто обволакивает душу, но замещает ее; желание изувечить, растерзать, уничтожить и убить эту женщину превращается из чувства в мою суть.

– Я предполагала, что вы с братом вдвоем на меня нападете, – шепчет она похоронным тоном. – Он наверняка надеялся, что вы его поддержите. Почему вы этого не сделали?

Это начало конца.

– Его стратегия была порочна, – хриплю я; горло перворожденного тела пересохло. – Если бы мы проиграли, то оба превратились бы в…