Дэвид Митчелл - Голодный дом

– А… можно спросить? – произносит Маринус.

– Да, конечно, – говорит Иона, не отрывая глаз от айфона.

– Ох, ради одиннадцати тысяч одиннадцати имен Бога, с какой стати мне принимать отраву из рук двоих паразитов-душегубов?

Настенные часы замирают; мигающие огоньки на мониторах гаснут; звон телефона обрывается. Иона, обернувшийся спиной ко мне и к Маринус, застывает на месте. Я встаю и, спотыкаясь, отхожу от кровати. Не могу отвязаться от мысли, что Маринус, наша гостья, не может знать о нас с Ионой больше, чем мы с Ионой знаем о ней. Простой смертный, пусть даже и психотерапевт, не может лежать в воплощенной кровати внутри оризона и глядеть на нас с откровенной скукой, будто на затянувшемся собрании. И тем не менее очевидно, что именно это и происходит. Хотя этого не может быть.

– У вашего операнда масса недостатков, но самое нелепое – это ваш обалдин, – невозмутимо продолжает наша гостья. – Нет, судите сами: анима-абортивное средство, которое пациент должен принять исключительно по своей воле, иначе оно не сработает. Полный нонсенс! Такой примитивной формулой на Пути Мрака вот уже лет шестьдесят никто не пользуется. На что вы надеялись, Грэйеры, когда его изобретали? В усовершенствованном виде вы бы мне его без особых хлопот скормили. Ну, во всяком случае, теоретически.

«Сестрица, кто она такая?» – телеграммирует Иона.

«Тревога! – телеграммирую я. – Готовься к битве. Иначе нам конец».

«Давай ее убьем. Немедленно», – настаивает он.

«Если ее убить, то ее душа от нас ускользнет, – телеграммирую я открытым текстом. – А если ее душа ускользнет, операнд умрет. Он и девяти часов не продержится, не то что девяти лет. А если операнд умрет, то исчезнет и лакуна».

– А без лакуны все захлестнет время внешнего мира, ваши перворожденные тела иссохнут, а ваши души уйдут во Мрак, верно? – неторопливо произносит Маринус. – Сто шестнадцать лет пожили – и хватит.

Иона, ошарашенный не меньше моего, телеграммирует:

«Сестрица, что происходит? Неужели эта ушлая стерва нас слышит ?»

Маринус укоризненно цокает языком:

– Мистер Грэйер, как вам не стыдно! Выражений похлеще нельзя было подобрать? В наши дни «стерва» – похвала, а не оскорбление. Вы б еще веточкой сельдерея на меня замахнулись, право слово! Значит, я стерва, да к тому же ушлая? Вы же меня сами в гости пригласили, я не напрашивалась. В чем вы здесь ушлость усмотрели? Нехорошо. Очень некрасиво с вашей стороны.

Небрежно вычерченным глифом Маринус мгновенно развоплощает шейный корсет и капельницу. Мы ошеломленно глядим на нашу гостью.

– Да-да, я знаю, суборизон в оризоне, пузырек в пузыре на чердаке дома. Вполне сносная копия. Но откуда в государственной больнице взялась минеральная вода «Эвиан»? Нет, можете не объяснять, и так понятно, кому принадлежит эта гениальная идея. – Она глядит на меня, но кивает на брата.

Я молчу. Она неторопливо встает с кровати. Мы с Ионой отступаем на шаг.

– Вы, мисс Грэйер, не стали бы тратить силы на воплощение бутылки французской минералки в воображаемой палате государственной больницы, особенно после вашей сверхсекретной вылазки в лечебницу Докинса. Да-да, я заметила, что вы меня глазами Вив Сингх изучали. Вы меня обольщали, а я вас обольщала. Такая вот компания обольстителей подобралась. Хороша пижамка-то… – Она делает небрежный росчерк в воздухе и оказывается в прежней одежде. – Только я к своему наряду больше привыкла.

Иона ослабляет контроль над оризоном, чтобы не растрачивать психовольтаж попусту, – мудрое решение. А вот то, что он намерен атаковать Маринус, – решение опрометчивое. Этого делать ни в коем случае нельзя, она наверняка к этому готова.

– Признаюсь, мы в растерянности, – говорю я. – Кто вы? Представьтесь, пожалуйста.

– Я – это я, мисс Грэйер. Айрис Фенби, родилась в тысяча девятьсот восьмидесятом году в Балтиморе. Имя Маринус добавлено позднее, по семейной традиции, но это долгая история. Моя семья переехала в Торонто, я поступила на медицинский факультет, изучать психиатрию. Вот и все.

– Но вы – телепат, владеете глифами… – продолжаю я. – Вам известно, что это?

Направляю в ее сторону слабую психоволну. Маринус с легкостью перебрасывает ее на бутылку «Эвиан», бутылка падает, подкатывается к краю столика, но исчезает, не успев свалиться на пол.

– Ах, Иона, да мы с нашей гостьей – три горошины в психозотерическом стручке! – с улыбкой восклицаю я.

Маринус не смешно.