Дэвид Митчелл - Голодный дом

Похоже, каким-то чудом я ее убедил. Рита Бишоп усаживается на пол:

– Ключ на крючке висит, у вас за спиной. Нарочно там повешен, чтобы я его видела. Так Чудовищу веселее.

Оборачиваюсь: на стене и впрямь висит длинный блестящий ключ. Хватаю его непослушными пальцами, ключ падает, с тонким звоном ударяется о половицу. Поднимаю ключ, нахожу стальную пластинку замка, врезанного в решетку, вставляю ключ в замочную скважину. Дверь распахивается, Рита Бишоп встает, отшатывается, делает шаг к дверному проему и ошалело глядит на меня.

– Ну, миссис Бишоп, – шепчу я, – пойдемте же скорее. Нам пора.

Пленница, неуверенно ступая, приближается к решетке, хватает меня за руку и выходит из клетки.

– Я… я… – хрипло, надсадно выдыхает она.

– Спокойно, спокойно, – говорю я. – Все в порядке. Вы не знаете, у нее… у них оружие есть?

Дрожащая Рита Бишоп ответить не в состоянии, – вцепившись мне в рукав, она повторяет:

– Мне это не снится, правда? Скажите, не снится?

– Нет, не снится. Пойдемте.

Пальцы с неожиданной силой впиваются мне в запястье.

– И я вам не снюсь?

Если б меня девять лет взаперти держали, я б тоже спятил.

– Нет, не снитесь, – терпеливо отвечаю я. – Пойдемте же скорее.

Она выпускает мою руку:

– Детектив, посмотрите…

– Миссис Бишоп, нам пора.

Не обращая внимания на мои слова, она подносит мне к лицу зажигалку, щелкает.

Вспыхивает тонкий язычок пламени…

…удлиняется, бледнеет и замирает, будто стоп-кадр. Это не зажигалка, а свеча в массивном металлическом подсвечнике, покрытом замысловатыми письменами – арабскими, иудейскими, фиг его знает какими, в общем, иностранными. Клетка исчезла. Мебель исчезла. Рита Бишоп исчезла. Пламя свечи – единственный источник света. Чердак скукожился, в нем темно, как в гробу в заваленном подземелье. Стою на коленях, будто окаменел, и совершенно не понимаю, что происходит. Пытаюсь шевельнуться, но даже пальцем двинуть не могу. Язык не ворочается. Мое тело – клетка, а я в ней заперт. Все отказало, осталось только зрение и мозг. Вот и соображай! Нервно-паралитический газ? Инсульт? Каким-то ядом опоили? Черт его знает. Соображай быстрее, болван! Тоже мне, детектив. В темноте проступают три лица. Прямо напротив, за пламенем свечи – я в халате покойника. Значит, там зеркало. Слева от меня – Хлоя, в какой-то толстой накидке с капюшоном. Справа… тоже Хлоя, только мужик. Похоже, брат-близнец – в такой же накидке, блондин, смазливый, как фотомодель, этакий пидорок-гитлерюгендовец. Оба стоят неподвижно. Рядом с пламенем свечи завис бурый мотылек – будто застыл в воздухе. Застыл во времени. Я не сплю, – пожалуй, это единственное, в чем я уверен. Значит, вот как Гордон Эдмондс с ума сошел.

Проходит время – не знаю сколько. С тихим шипением горит свеча, белое пламя чуть колышется. Мотылек нарезает круги, то исчезает в темноте, то снова появляется.

– И нечему тут улыбаться, братец, – говорит Хлоя, или кто она там на самом деле.

Лицо у нее точно такое же, как у той, что угощала меня тирамису, а вот ласковый прежде голос теперь скрежещет, будто ржавый нож.

– А я и не улыбаюсь. – Он переминается – ноги у него затекли, что ли?

Я пытаюсь шевельнуться – без толку. Хочу что-то сказать – и не могу.

– Не ври, Иона. – Хлоя глядит на свои руки, как на пару перчаток, будто не знает, нужны они ей или нет. – Я же не ухмылялась, когда ты два цикла назад парикмахершу ублажал. Между прочим, вы тогда даже совершили обмен физиологическими выделениями. – С отвращением покосившись на меня, она продолжает: – А этому похотливому псу всего лишь воображаемая косточка досталась.

– Но даже если я и улыбался, – отвечает он, – то исключительно из гордости за твое выступление в моем суборизоне. Ты великолепно изобразила нервическую вдову. Хотя, согласись, мизансцена в клетке на чердаке у меня получилась превосходно. Роль бедняжки миссис Бишоп я сыграл вдохновенно, Мерил Стрип бы обзавидовалась. Если честно, девять лет назад я на нее особого внимания не обращал – мне ее голос на нервы действовал. Чего ты куксишься, сестрица? Очередной день открытых дверей прошел замечательно, операнд еще раз подтвердил свою надежность, гусь ощипан и готов к употреблению, а ты вся какая-то… кислая.

– Операнд – вольная импровизация, в которой все зависит от…

– Нора, я тебя умоляю, ужин на столе. Неужели нельзя…

– …все зависит исключительно от везения, Иона. А нам нельзя полагаться на авось.

Он – Иона – глядит на сестру – Нору – с ласковой снисходительностью.