Райан Гродин - Город-крепость

Я бегу, несмотря на то, что бок разрывается, и мне необходимо заставлять себя передвигать ноги. Пистолет лежит глубоко в кармане, замедляя своим невозможным весом. Каждый шаг просто ужасен. Но ботинки продолжают стучать по мостовой. Бегу по улицам и проулкам. Напрямую к Южным воротам.

Мей Юи

Какая-то часть меня ждала, что я моментально окажусь в гостиной и стану примером здесь и сейчас. Я была готова к этому, готова, что резинка перетянет мое предплечье. Готова, что игла вонзится мне в вену и я познакомлюсь с совершенно другой вселенной. Была готова и к другим вещам — тяжелый звук пистолета, приставленного к моей голове, или острое лезвие ножа, перерезающего горло. Я была готова к концу.

Единственное, к чему я оказалась не готова, — это к комнате Синь.

В птичьей руке мама-сан позвякивают ключи, пока она отпирает замок, подперев бедром дверь. Несмотря на всю пудру и краску, на её лице ясность; все ужасные эмоции, которые она когда-либо переживала, отражаются на нем. Никогда не видела её такой, даже когда Синь, вся переломанная, в крови лежала на полу.

Думаю о той ночи. О затрещинах и криках, когда мы оставили её наедине с Лонгвеем. О синяках, которые она так яростно пыталась скрыть под пудрой и острыми словами. Совсем не важно, что мама-сан держит ключи. Ни один из них не выпустит её наружу. Она в такой же ловушке, что и мы.

Из открытой двери веет запахом, который невозможно скрыть. Моча, отходы и болезнь. Воздух наполняется им, заползает мне в ноздри, в глотку. Я осязаю все те дни, что Синь провела здесь, загнивая под единственной мерцающей лампочкой.

Комната пуста, в ней нет ни мебели, ни декора. Единственное, что есть, — куча подушек, сваленных в углу. Тело Синь, поддерживаемое в течение двух недель героином и небольшим количеством еды, почти невидимо под бледным светом и расписной тканью. Она растянулась на полу в неподвижности, так похожей на смерть.

Мама-сан, похоже, не замечает, привыкла к вони. Она бросает на меня взгляд, и её лицо застывает.

— Глупая девчонка!

Я жду вопросов. Или, возможно, пощечины. Но не такого. Мама-сан сурово смотрит на меня, поджав губы, на которые нанесен толстый слой макияжа.

— Ты могла бы выбраться отсюда. Если бы разыграла карты правильно. И посла могла вокруг пальца обвести. — Она вытягивает мизинец. Лак на ногте такой же красный, как и на губах. — У тебя был шанс, а ты его упустила. Коту под хвост!

— Я ничего не сделала. — Щелкаю внутри выключателем. Тем, что пользуюсь, когда посол залезает ко мне в кровать. Тем, от которого я чувствую себя омертвевшей и внутри, и снаружи. — Просто Инь Юй мне завидует. И распространяет обо мне слухи.

Когда я произношу имя Инь Юй, во мне не возникает чувства вины. Не в этот раз.

— А это не имеет значения. Неужели ты не понимаешь? Там, где есть слухи, живет надежда. А где есть надежда... — Её алый коготь упирается в кучу, лежащую на полу. Там, где на подушке лежит кожа да кости, что остались от Синь. — В местах подобных этому её быть не может.

— Глупая, — бормочет мама-сан и качает головой. Она даже не посмотрела на меня, прежде чем потянулась к двери, чтобы закрыть её.

Сейчас света становится еще меньше. У меня такое ощущение, что меня заперли внутри гробницы.

"Глупая". Слово, произнесенное мама-сан, эхом разносится в темноте. Когтями, словно истина, впивается в меня. Мне никогда не следовало ничего рассказывать девочкам. Никогда не следовало ожидать, что они слепо доверятся парню, которого прежде никогда не видели.

Из угла доносится гремучее дыхание, как будто на пронзительном ветру стучат кости. Теперь, когда в комнате темно, гора подушек трансформируется в толпу неповоротливых духов, подзывающих меня к себе. Они хотят поглотить меня так же, как мою подругу.

Дыхание становится громче, словно сотни сухих листьев сталкиваются и трутся друг о друга. Одна из подушек кренится и падает на бок, за ней что-то шевелится. А потом раздается громкий, ужасный звук.

— Хе-е-е-е-е-ш-ш-ш...

— Синь? — шепчу я, поскольку не уверена, что хочу, чтобы она меня услышала. Вспоминается тот последний раз, когда я стояла по другую сторону от её двери. Как она бросалась на неё, словно дикий зверь.

Но я не думаю, что она так будет себя вести и сейчас. Демон-подушка не двигается. И только свист, вырывающийся из легких Синь, говорит, что она всё еще там. Делаю несколько шагов вперед и жду, когда глаза привыкнут к темноте.

Она белее, чем белые простыни. От неё почти ничего не осталось, ничего от той девушки, что я знала: одна оболочка. Не знаю, сможет ли она вообще встать, даже если попытается.