Райан Гродин - Город-крепость

После двух дней, проведенных в одиночестве, когда стены начинают давить и душить, я убираю занавеску и смотрю в окно. Заплесневелый шлакоблок, обертки и разбитые бутылки из-под алкоголя. Таращусь на этот вид и пытаюсь разглядеть то, что видела Синь.

По другую сторону от окна что-то движется. Много мне не видно, только отражение решетки да моего собственного лица. Может, движение мне только привиделось.

Но потом дребезжит стекло. Ладонь, белая и ослепляющая, заполняет пространство, где только что было мое лицо.

Сердце вздрагивает так же сильно, как и стекло. Я моргаю, снова и снова, но рука не исчезает. Она все еще там — пять пальцев, словно испещренная паутиной, ладонь. Линии глубокие и запутанные, с легким налетом грязи.

Я не знаю, что мне делать: задернуть занавеску или позвать маму-сан. Но тут раздается голос, слишком сильный, чтобы столь тонкое стекло не могло его пропустить.

— Привет.

Облизываю губы, пытаясь придумать, что же сказать.

— Кто... ты кто?

Ладонь исчезает, окно снова становится темным. А потом возникает лицо. Сначала просто следы, смесь теней и света. Они сталкиваются, чтобы явить человека по ту сторону стекла. Мои глаза постепенно привыкают к свету уличного фонаря.

Он молод. Даже сквозь толстовку я вижу его сильные руки. В районе живота нет ни единого утолщения. Он выглядит так, как должен выглядеть мужчина: действенным, готовым к борьбе. А не как разжиревший на пирогах и обленившийся из-за курева мужик.

А его глаза... такие ясные, как горная ночь. Они тяжело глядят на меня, заглядывают внутрь снаружи.

— Ты... ты одна из девушек Лонгвея, — наконец произносит он.

Киваю. Знаю, что парень меня видит. Было бы трудно не увидеть, поскольку сзади меня освещает множество бумажных фонарей.

Он молчит. Только смотрит на меня своим острым взглядом, из-за которого переворачиваются все мои внутренности. В животе что-то порхает. Никогда прежде такого со мной не случалось.

Не знаю, что сказать или о чем спросить. Мой разум — чистый лист. Все, что я слышу, — это капли воды: тик-тик-тик, что означает — где-то над нами идет дождь.

Мне вообще ни о чем не следует спрашивать. Если бы я была хорошей, примерной девочкой, я бы знала, что будет лучше, если я задерну занавеску. Забуду про юношу, лягу на кровать и буду рассматривать свои нарисованные звезды. И стану ждать, когда придет посол с новым букетом цветов.

Но дождь. Грязь. Его глаза. Порхание в животе. Вещи совершенно забытые и совершенно новые. Они держат меня на краю окна, заставляют оплести пальцами решетку.

— Как тебя зовут? — в конце концов спрашивает парень.

Мое имя. Мей Юи. Таким был выбор моей матери. Помню, она рассказывала мне, как стояла на улице, позволив раннему ночному ветерку трепать себе волосы. Ее лицо было повернуто к заходящему солнцу, словно целиком отлитому из золота. Было странно видеть ее так отчетливо. Дом, кухня, где она проводила почти все свое время, были темны.

Мы стояли вместе под желтеющими листьями дерева гинкго и наблюдали за тем, как горы окрашиваются фиолетовым и становятся рваными, словно хребет спящего дракона.

— Как же красиво, — сказала мама. — Как и ты.

Я почувствовала, как вспыхнули щеки, становясь цвета несозревших слив.

— Я знала, что ты вырастешь красавицей уже тогда, когда акушерка передала мне тебя на руки. — Ее голос срывается, будто она вот-вот заплачет. — Ты сделала мою жизнь яркой, новой. Поэтому я дала тебе такое имя. Мей Юи.

Мей Юи. Освежающая красота.

Не хочу говорить этому парню свое имя. Слишком многие его у меня украли, использовали так, как я никогда не ожидала. Вы так никогда и не поймете, насколько хрупкая вещь имя, пока его не используют в качестве оружия, не станут выкрикивать как проклятье.

— А тебя как зовут? — спрашиваю я через стекло.

Он игнорирует мой вопрос.

— Каково это — быть там?

Оглядываюсь на комнату. Ничего нового. Это я вижу каждый день, день за днем, день за днем. Кровать. Умывальник и жестяной горшок. Алые шторы и бумажные фонарики. Полка с позолоченным котом. Радуга моих шелковых платьев. Фиалки, уже увядшие. Умирающие лепестки, жухлые листья: единственное, что меняется.

Даже когда открыта дверь, мне нельзя уходить далеко. Только мой коридор и комнаты других девушек. Иногда общий зал, если дипломат захочет покурить и поболтать одновременно. Обычно он не хочет.

Это маленький мирок.

— А каково быть там? — спрашиваю я взамен.

Похоже, все, что нам друг от друга нужно, — это ответы.