Андрей Газаев - Исход

— И что же нам остается? — Дед натянул кроссовки прямо на голые ноги.

— А ничего. Либо попытаться уйти в белую неизвестность, либо долгая и мучительная агония. Или же сразу, пистолет к виску.

— Да уж, не густо.

— Дед, скажи мне честно, ты знаешь, что там, на той стороне?

— Ты не первый, кто задает мне этот вопрос. Но всем я отвечаю одно и то же — нет, не знаю. Я так же как и ты мучаюсь этим вопросом.

— И даже никаких догадок? — Константин сидел у самого края воды и грустно смотрел на свое дрожащее отражение.

— Ну, почему же, догадок как раз, хоть отбавляй. Но все они могут быть очень далеки от реальности. Кстати, вот и братцы-акробатцы проснулись.

Константин обернулся, заспанные сыновья неуверенным шагом спускались к воде.

— Итак, пацаны-молодцы, куда двигаем дальше? — спросил Дед минут через двадцать, когда все снова забрались в машину.

— Станица Спокойная, — ответил Мирослав. — Знаешь, как туда проехать?

— Знаю, ездил как-то с другом. Минут через тридцать будем там.

Дед плавно нажал педаль газа, «Вита» пересекла мост, но почти тут же была вынуждена остановиться. От ближайшего дома, тяжело опираясь на клюку, вышел немощный старик, в старой, изрядно поношенной одежде. Вяло махнул рукой. Что-то в его лице зацепило Деда, толи отдаленная схожесть с отцом, то ли еще что-то непонятное.

Машина остановилась. Дед выбрался из кабины и подошел к старику. Низенький, едва стоящий на ногах, от старости, мужчина качнулся и наверняка упал бы, не подхвати его Дед, вовремя.

— Сынок, — выдохнули сухие, старческие губы. — Ты спасатель? Они вспомнили о нас, да?

— Почему ты так решил, отец? — Дед не напрягаясь держал этого человека. Господи, какой же ты худой, человече. И в чем только душа держится?

— Я знаю, военные на таких машинах не ездят, — глаза старика смотрели с какой-то запредельной надеждой, смешанной со страхом и отчаянием. — А ты в форме. Значит спасатель?

Бог ты мой, отец, сколько же веры в тебе! Ты, наверняка видевший своими глазами, ту страшную войну, все еще веришь в государство, надеешься, что разум людской и совесть превыше всего остального. Это вы, солдаты великой страны, на той безжалостной войне, спасали друг друга, горели, умирали, но зубами рвали победу. Как я посмею сказать тебе, что сегодня другие времена, и что нет уже той страны, уже очень много лет, ее нет? И что надеяться на то, что есть, просто бессмысленно. Прости, последний герой, еще живой солдат той Державы, я чту твой подвиг, я преклоняюсь пред тобой, за силу твою и веру, но я не смогу сказать тебе правды. Прости меня, если сможешь.

— Да, отец, — голос Деда дрогнул и просел. — Я спасатель, разведчик. Наши на подходе, они уже в городах. Скоро и к вам доберутся. А ты почему худой-то такой?

— Так это, не ел я ничего, уже с неделю. Водицей-матушкой только и держусь.

— У тебя нет еды, человек земли Русской?

— Нету, — старик потупил взор, словно стесняясь не только своего состояния, но и даже этого слова. Он еще жил, он еще надеялся, и ни за что не хотел показывать свою слабость. Признавать свою немощную старость.

— Бабка то моя, старуха, уж вторую неделю, как представилась, царство ей небесное, — старик говорил медленно, хватая беззубым ртом воздух и часто останавливаясь. — Я ее кое-как в конец огорода вытащил, и весь день могилку копал, потихоньку. Схоронил, ее, любимую. Да только устал очень, так и заснул рядом, на земле. А в эту ночь кто-то залез в дом, да всю еду и забрали ироды. И в погребе ничего не оставили. Еще и вещи многие унесли. И платок, Любушкин, памятный, украли, нелюди.

Старик договорил и обмяк, немощные ноги подкосились, в уголках морщинистых глаз появились скупые слезы. Дрожащими руками Дед подхватил этого человека, отнес к дому и бережно усадил на лавочку.

— Потерпи, отец, я сейчас, — бегом вернулся к машине, вытащил из салона туго набитую, спортивную сумку, весь свой запас, и рванул обратно.

— Держи, воин, держи, живая душа. Здесь еда, колбаса в упаковке, сухари, галеты, консервы. В этом кармашке, витамины в баночке. Это все тебе, недели на две точно хватит. И вот еще что, — Дед достал из нарукавного кармана афганки, сотовый телефон.

— Возьми его и держи все время при себе, только никому не показывай. Это специальный телефон, мой собственный. И если вдруг увидишь, как засветится его экран, сразу коснись рукой или прижми к груди. Сделай так, отец, ради себя, ради своей Любушки! Сделай обязательно!

— Спасибо тебе, солдатик, спасибо, — старика затрясло, однако он все же нашел в себе силы и поднял на Деда мокрые от слез глаза. — Я ведь тоже, в танковых, на первом Белорусском, у Рокоссовского. Храни тебя Господь, солдатик!