Станислав Грабовский - Очень гадкая книга

Я оказался на улице, озираясь по сторонам. Через забор перелазил мужчина лет шестидесяти. Он не мог не заметить меня, однако виду не подал, и прямиком направлялся к забору на противоположную сторону. Метра под два ростом, коренастый, двигался сильно, его лицо напоминало морду доброй, чёрной собаки. Он уже точно должен был заметить меня, но до сих пор даже не посмотрел в мою сторону.

— Сержант! — крикнул я. — Сержант, стоять!

Это был он.

Как и в предыдущих двух случаях, когда я подвергся внушению с помощью технических средств, я догадался, а теперь чуть быстрее, что я подвергаюсь гипнозу. Вот только сейчас было другое. Потому что сейчас не было механического воздействия (да и те устройства я вывел из строя), сейчас я подвергался воздействию нашей техники гипноза, технике, которую изучали мы в организации. Сейчас мне не аппаратурой внушали, что я вижу не своего напарника, а напарник сам внушал, что я вижу не его.

— Стоять, Сержант! Очнись, слышишь? — мне подумалось, что его заставляют так делать, что кто-то рядом его контролирует.

— Да куда ты прёшь?! Стоять, я тебе говорю! Всё нормально, слышишь, это я! Теперь всё нормально!

Он посмотрел на меня, продолжая свой путь к противоположному забору.

— У меня теперь всё будет нормально. Я это знаю, — ответил он, и взгляд его наполнился страхом.

— Да что случилось? Куда ты идёшь? Давай вместе! Вдвоём мы их теперь порвём!

— Для меня всё кончено! Посмотри на меня.

Сержант развёл чуть-чуть в стороны руки и покрутил ими, демонстрируя их со всех сторон. Он перестал внушать мне постороннюю не свою внешность, и теперь я увидел его таким, каким он был на самом деле.

— И такое по всему телу! — добавил он.

Его руки были сплошь покрыты заживающими ранами. Судя по ранам, можно было предположить, что от него отдирали куски мяса. Я даже не могу предположить, чем можно было оторвать такие куски от человека. Плоскогубцами?

— Меня так пытали, — сказал он и остановился, — со мной такое делали, что я представить себе не мог. От меня отрывали куски, вырывали печень, тут же всё восстанавливали, и всё повторялось сначала в точности до укола иголочки. На девятом разе мне казалось, что я сам себе всё это делаю. Я убежал, Сержант! А все наши там остались. И это ждёт всех нас. Все они там будут ещё долго, потому что наши сделали так, что мы не можем ничего им сказать. Мы запрограммированы на победу. Но это очень, очень больно! Это очень больно! И мне больше ничего не надо. Мне больше ничего не надо. Мне больше ничего не надо.

Он забубнил последнее уже каким-то полусумасшедшим тоном, и отправился, куда шёл до этого.

— Ты знаешь, что в той стороне? — спросил я его, удаляющегося.

— Да, а ты? — крикнул он, не оборачиваясь.

— Я их видел!

— Как написано в книге?

— Ещё лучше.

Он обернулся, чтобы выразить мне сочувствие, остающемуся тут, а не чтобы удостовериться по моим глазам, что я говорю правду.

— А ещё меня пытались убить, — говорю.

Он остановился.

— Мне больше ничего не надо. На нас охоту ведут ребята крутые, но не настолько, чтобы очень. Не думаю, что они знают, где ты. Но мне всё равно, хоть я только что узнал и это, и то. Мне больше ничего не надо.

— Сержант, тебе влезли в мозги. Давай вдвоём поправим. Теперь мы будем осторожней, и доведём до конца, что хотели.

— Мне больше ничего не надо.

— Как тебе погода? — спрашиваю его.

— О, моя любимая, обожаю такую жару.

— Мне больше ничего не надо, — сказал я.

На секунду у Сержанта появился стеклянный взгляд, но тут же он вернулся к предыдущему предложению.

— О, моя любимая, обожаю такую жару.

Я всё понял. У него была установлена заглушка на ту деятельность, к которой нас готовили, на борьбу. Причём заглушка была установлена некорректно, по-дилетантски. На саму заглушку он реагировал возвращением к предыдущему моменту памяти. Непрофессионально и некорректно, наспех, лишь бы.

— Ну тебя и накачали, Сержант.

— Просто я всё понял и мне больше ничего не надо.

— Да слышал я уже это.

Но он уже перелезал через забор.

Я медленно подходил к забору, провожая взглядом напарника, направляющегося через поляну в сторону земель аквапофагов. Конечно, его не разорвёт на молекулы, когда он будет пересекать ров — условную границу между нами и ими.

Потом я вернулся к себе в подвал.

Что ж, мне ничего не угрожало. Я мог спокойно собраться и отправится за напарником, и скорей всего те люди нас примут, как родных. Но это немыслимо. Я не могу так даже думать. А не могу я не думать, а уж тем более теперь, о том, чтобы быть самому по себе неблагоприятным условием для существования той гнилой системы внутри нашего государства, которая в своих порочных целях сопровождает наше рождение, ведёт нас проторенной различными бумажками дорожкой, а потом хоронит нас за наши же деньги. Кого-то раньше, кого-то позже, а кого-то и преждевременно — только бы всё оставалось, как прежде. И ещё.