Гильермо Дель Торо - Форма воды

Лэйни берет портфель, ее пальцы скользят по желобкам, продавленным в красной коже его пальцами за годы использования. Она видит, как исчезает силуэт Джайлса, когда он уходит, но не поднимает взгляда, поскольку если сделает это, то только усложнит ему все, и помимо того, она ищет место, чтобы поставить подарок так, чтобы он, неимоверно тяжелый от спрятанного внутри смысла, не проломил пол и не рухнул через три этажа.

Хоффстетлер проверяет, в последний раз, температуру, объем и кислотность воды в бассейне, его ассистенты выкатывают тележки с оборудованием из Ф-1, и в этот момент его едва не сбивает с ног удивительная мысль: он может никогда больше не оказаться так близко к девонианцу.

В понедельник, после трех дней бессмысленных выходных, он убьет это существо, растворит изнутри с помощью яда, полученного от Михалкова.

Неужели это доспехи в виде белого халата и щит в форме портфеля с документами столь долгое время делали его невосприимчивым к чужой боли?

Ну что же, сегодня на нем нет халата, он оставил его на полу в кабинете, испытав отвращение при виде незримых пятен крови. А его портфель сейчас лишь свидетельство того, как рушится столь тщательно выстроенная американская жизнь – набит скомканными заметками, упаковками из-под печенья, крошками.

Никакой профессионализм, даже самый тонкий, не разделяет более смерть и избавителя в Ф-1.

Жертва Хоффстетлера – он более не позволяет себе использовать более мягкие термины – плавает в центре бассейна, цепи, прикованные к ошейнику, натянуты туго. Единственный признак жизни – свет, изливающийся из глаз подобно расплавленному золоту, что струится по поверхности воды.

Хоффстетлер думает о танце Элизы Эспозито и о полном удовольствия сверкании девонианца, и его охватывает дикая ревность. Это нечестно, что она полюбила это существо, а оно ее, а он обречен совершить убийство, которого не простит никакой бог.

Он убирает барометры, пытается сбросить с себя лишние чувства.

Они не сделают более легким тот момент, когда ему придется вонзить иглу между чешуйками.

У Хоффстетлера нет причины думать, что девонианец испытывает к нему что-то кроме ненависти. С чего бы? И все же, когда он слышит, как закрываются двери за ассистентами, он неожиданно для себя умоляюще поднимает глаза.

Если Элиза сделала это, то он может повторить ее успех: установить контакт, настоящий контакт с девонианцем. Он ухитряется жить с самим собой несмотря на то, что постоянно оскорблял собственную человечность, и сможет ли он простить себя за это последнее оскорбление?

В лаборатории пусто и тихо.

Хоффстетлер опускает блокнот на пол, не волнуясь, что тот намокнет, и аккуратные записи расплывутся… чего хорошего эти записи сделали для него в «Оккаме»? Пересекает красную запретительную линию и опускается на бортик, после чего штаны немедленно промокают.

Он отвык находиться здесь с пустыми руками, поэтому ладони вцепляются одна в другую, плечи горбятся. Наверняка со стороны он выглядит печально, словно некто скорчился на могиле любимого человека. Другая иллюзия позабытой человечности. Хоффстетлеру некого оплакивать на этом континенте.

Даже девонианец, существо из другого мира, победило его в этом отношении.

– Prosti menya, pozhaluysta, – шепчет он. – Я сожалею.

Подкрашенная золотом вода колышется словно поле пшеницы.

– Ты не понимаешь меня, я знаю. Я привык к такому. Мой настоящий язык, голос… русский, никто не может понять его. Разве мы не похожи хотя бы в этом смысле? Возможно, если я буду говорить с достаточным чувством, то ты меня поймешь? – Хоффстетлер хлопает себя по груди. – Я тот, кто потерпел неудачу, имея дело с тобой. Тот, кто не смог спасти тебя. Несмотря на дипломы, что лежат в одной из коробок. Несмотря на все звания, что присоединяют к моему имени. Все это представляет меня… интеллигентным, разумным. Но что такое разумность? Умение вычислять, рассчитывать? Или в истинной разумности содержится и моральный компонент? С каждой проходящей минутой я все сильнее верю, что дело в этом. И еще верю, что я глуп, глуп, очень глуп. Цепи, резервуар – все это твоя расплата за спасение моей жизни. Знаешь ты, что сделал? Можешь ли ты чуять это в моей крови? Бритвенные лезвия были у меня уже наготове. Потом они нашли тебя, существо из сказок Афанасьева, которые я читал в детстве. Истории о волшебных животных, странных чудовищах. Именно тебя, мой дорогой девонианец, я ожидал встретить всю мою жизнь. И встреча могла быть удивительной. Понимаю, что слова мои холодны и сухи, и столь многое я хотел бы показать тебе, может быть, развеселить тебя. Но встреча получилась ужасной. Ты даже не знаешь моего имени.