Анна Субботина - На пороге зимы

Такко поклонился в знак благодарности, а когда выпрямился, о баронессе напоминал только тонкий запах духов. Сердце стучало; он ввязался в игру, которая ему была не по силам. Но определённо стоила того, чтобы попробовать разобраться в ходах. Родовой меч обретёт своё место, и отнюдь не в усыпальнице. А кто из близнецов возьмёт его, укажет время.

Такко оставил у Ривелена все вещи, кроме бумаг и двух бутылок вина из потайного маркграфского шкафа. С таким набором можно было пойти только в одно место, и он зашагал по пустоши, беззвучно молясь, чтобы Верен был у себя и свободен.

Верен понял без слов — послал кого-то предупредить Ардерика и Бригитту, другого отправил за бочонком эля.

— Барону титул и без нас дадут. На могилу пойдём, да?

Такко мотнул головой, вздрогнул. После маркграфских покоев, пусть и разграбленных, после живого и искреннего письма идти на могилу хотелось меньше всего.

— Давай к Шейну на курган. Оттуда и праздник увидим.

Замковый двор с холма было видно плохо, только верхний стол. Слуги сновали с полными блюдами и кувшинами. Такко тоже откупорил обе бутылки, одну протянул Верену. Стекло звякнуло, на руки пролилась багровая жидкость. Такко отхлебнул большой глоток и наконец рассказал Верену всё, что носил в себе этот год — о подкинутом серебре и суде, тайных ходах и механизмах, об Агнет и белых лепестках. Умолчал лишь об убийствах — это другу знать не следовало. Верен сперва пытался переспрашивать, потом лишь сидел с круглыми глазами да наполнял пустеющие бутылки элем.

Когда Такко закончил, в замке зажгли праздничные огни. Ударил колокол. Барон встал и поднял рог высоко над головой.

Едва увернувшись от слуг с огромными подносами, Ардерик вошёл в замок и почти сразу услышал на лестнице голос Элеоноры:

— Я девять лет управлялась без советника, господин Ривелен. Зря беспокоитесь.

Ответ канцлера было не разобрать, слышался только увещевающий бубнёж.

— Тенрик ценит чужие жизни, — возражала Элеонора. — Годен только голубям… я хотела сказать, он жалел даже голубей, павших от мора. И он далёк от северных заблуждений. Его скорбь не перейдёт в месть. О, Ардерик! Рада вас видеть. Вы сегодня один? Вашему оруженосцу не оторваться от молодой жены?

— Верен помогает другу скорбеть по маркграфу. Я выдал парням меру эля и не жду их до завтрашнего дня.

— Главное, чтобы эта милая попойка не задержала наш отъезд, — буркнул Ривелен. — Не хватало застрять где-нибудь у Северного Предела.

— До снегопадов ещё долго, — успокоила Элеонора. — Дайте мальчику оплакать утрату. Простите, господа, я должна вас оставить. У меня разговор к Дугальду Лиамскому. Наши соседи, как всегда, привезли эль, и надо успеть, пока почтенный Дугальд способен отличить меня от сосны.

Ривелен тоже удалился. Ардерик проводил его пренебрежительным взглядом. В воздухе витала тревога, и канцлер даже не пытался её скрывать. И боялся он — смешно сказать! — Эслинга.

После вчерашней схватки барон из презираемого всеми увальня превратился в скрытую угрозу. За этот год у него отняли жену, семью, замок, власть. Наследников, наконец. От такого у любого лопнет терпение, даже у Тенрика Эслинга.

Намётанный взгляд выцеплял кольчуги под одеждами столичных воинов. Лиамцы тащили к столу рыбу и катили неизменные бочки, но и в их взглядах мелькала настороженность. Ардерик огладил рукоять меча. Если судьба даст шанс сделать Элеонору вдовой, он им воспользуется.

Южане были везде; таились в нишах коридоров, за зубцами стен, в дверных проёмах. Двор Эслинге будто стал тюремным двором, за которым следили надзиратели. Тенрик стоял в тени конюшни, точь-в-точь как зимой стоял в нише холла. Смотрел, как готовят столы к его торжеству, и чувствовал себя лишним.

Распоряжалась снова Эйлин, разряженная, бесстыжая. Тенрик уже привык видеть её под руку то с одним, то с другим. Сперва крутила хвостом перед сотником, потом взялась за графа, а только того похоронили — уже вьётся вокруг канцлера. И как он раньше не видел, на ком женат?

Теперь уже поздно что-то менять. Не удастся ни развестись с ней, ни оспорить наследников — весь замок будет свидетельствовать, что он был с ней в положенный срок. Ничего не сделать. Сам виноват, сам привёз в дом жадную змею, сам позволил расколоть семью, а после казнить брата. И не отомстил. Никчемный, ненужный.

Брат был прав и правы были родители: присягать Империи было ошибкой. Теперь забияку Шейна сменила жадина Эйлин, и если за братом стояла лишь ошалелая шайка, то эта привела за собой толпу ненасытных южан.